Ильич очень любил пролетариат и бить графины. Пролетариат за необыкновенную звучность и скрытую в слове силу, а бить графины за то, что они классово чужды пролетариату. Бывало, увидит хрустальный графин, прищурит глаз и покачает головой: «Не графья!» - и как трахнет графином об пол или угол стола – только мелкие осколки во все стороны. «Какой мужественный и решительный - говорили окружающие - Берегись теперь международная буржуазия!».
Любовь к битью графинов проявилась у Ильича с самых нежных лет. Когда он приезжал к тёте в Казань, то первым делом, даже не сняв калоши и пальто, пробегал по комнатам, лестницам, заглядывал в чуланы и сараи, ища, куда же на этот раз добрая тётя спрятала хрустальные графины. И всегда находил, так как был очень умный и умел предвидеть. Тётя заранее готовилась к приезду будущего вождя пролетариата, покупая дюжину хрустальных графинов и пряча их в разные тайные места, потому что хотела воспитать в Ильиче не только мужество и решительность, но еще и находчивость. Другие родственники и друзья семьи тоже всегда покупали и прятали графины к приезду Ильича, так как тоже хотели, чтобы Ильич вырос мужественным, решительным и находчивым.
Как только маленький Ильич сходил с поезда на перрон, все казанские старьевщики очень радовались и, к обычному своему крику «старый тряпка, битый блюдца, пожилой ложкам-вилкам беру», улыбаясь во весь рот, добавляли - «плохой графин беру тоже». Еще бы, ведь на вырученные деньги от битого Ильичом хрусталя, каждый казанский старьевщик мог купить своим детишкам кулек конфет-подушечек и петушок на палочке, жене - вышитую цветами, травами и райскими птицами цветную шаль, а себе - новые хромовые сапоги и банку гуталина. Так с юных лет Ильич помогал пролетариату жить лучше. Но совсем хорошо жить пролетариату мешал царь. Он никогда не бил графинов, а пил из них шампанское, закусывая заморскими конфетами и печатными пряниками, и ни с кем не делился. Поэтому Ильич не любил царя.
Однажды привычка Ильича к битью графинов спасла революцию. Дело было так. После того, как Ильич совершил революцию и прогнал жадного царя с трона, на котором тот пил из графина шампанское, а потом посадил его в тюрьму, чтобы он перестал мешать пролетариату хорошо жить, то друг царя – кайзер очень разозлился. Потому что он тоже был царь, только не наш, а германский. Он велел собрать войско с пушками, танками и аэропланами, и сказать большевикам, что если они сейчас же не подпишут самый похабный и грабительский в истории мир, то он вернет царя на трон, а революцию - отменит. Войско у кайзера собралось преогромное и все солдаты в рогатых касках. Большевики понимали, что против такого войска им никак не устоять, но мир, который предлагал кайзер был уж очень похабный и грабительский. Они ни за что не хотели его подписывать, причем Бухарин был левым коммунистом, а Троцкий вообще хотел распустить большевицкую армию, чтобы кайзер оказался перед всем миром в дураках и захватчиком. Даже Луначарский говорил Ильичу: «Ну ведь очень похабный и грабительский мир предлагает нам кайзер. Как же его можно подписывать?». Ленин сам видел насколько похабный и захватнический был кайзер и его мир. Но войско у него было слишком большое, да еще с пушками и все в рогатых касках, как черти. И революцию он мог отменить, и царя снова посадить на трон пить шампанское. И когда все большевики собрались на съезд, он решительно встал, мужественно обвел всех товарищей по партии прищуренными глазом и как трахнет хрустальным графином об голову Бухарина – только мелкие осколки во все стороны! «Мир, какой бы похабный и захватнический он не был, должен быть подписан, чтобы спасти революцию! А кайзер пусть подавится!» - сказал он и пригрозил еще одним графином Троцкому, а другим - Луначарскому. Большевики сразу подумали: «Какой решительный, мужественный и находчивый у нас Ильич. Без такого человека мы все пропадем. Подпишем мир». И подписали. А кайзер остался в дураках, так как у него самого потом в его Германии случилась революция, и всё его войско в рогатых касках разбежалось.
Вот так Ильич при помощи графина спас революцию.
Я посетил тебя, пленительная сень,
Не в дни веселые живительного Мая,
Когда, зелеными ветвями помавая,
Манишь ты путника в свою густую тень;
Когда ты веешь ароматом
Тобою бережно взлелеянных цветов:
Под очарованный твой кров
Замедлил я моим возвратом.
В осенней наготе стояли дерева
И неприветливо чернели;
Хрустела под ногой замерзлая трава,
И листья мертвые, волнуяся, шумели.
С прохладой резкою дышал
В лицо мне запах увяданья;
Но не весеннего убранства я искал,
А прошлых лет воспоминанья.
Душой задумчивый, медлительно я шел
С годов младенческих знакомыми тропами;
Художник опытный их некогда провел.
Увы, рука его изглажена годами!
Стези заглохшие, мечтаешь, пешеход
Случайно протоптал. Сошел я в дол заветный,
Дол, первых дум моих лелеятель приветный!
Пруда знакомого искал красивых вод,
Искал прыгучих вод мне памятной каскады:
Там, думал я, к душе моей
Толпою полетят виденья прежних дней...
Вотще! лишенные хранительной преграды,
Далече воды утекли,
Их ложе поросло травою,
Приют хозяйственный в нем улья обрели,
И легкая тропа исчезла предо мною.
Ни в чем знакомого мой взор не обретал!
Но вот, по-прежнему, лесистым косогором,
Дорожка смелая ведет меня... обвал
Вдруг поглотил ее... Я стал
И глубь нежданную измерил грустным взором.
С недоумением искал другой тропы.
Иду я: где беседка тлеет,
И в прахе перед ней лежат ее столпы,
Где остов мостика дряхлеет.
И ты, величественный грот,
Тяжело-каменный, постигнут разрушеньем
И угрожаешь уж паденьем,
Бывало, в летний зной прохлады полный свод!
Что ж? пусть минувшее минуло сном летучим!
Еще прекрасен ты, заглохший Элизей.
И обаянием могучим
Исполнен для души моей.
Тот не был мыслию, тот не был сердцем хладен,
Кто, безымянной неги жаден,
Их своенравный бег тропам сим указал,
Кто, преклоняя слух к таинственному шуму
Сих кленов, сих дубов, в душе своей питал
Ему сочувственную думу.
Давно кругом меня о нем умолкнул слух,
Прияла прах его далекая могила,
Мне память образа его не сохранила,
Но здесь еще живет его доступный дух;
Здесь, друг мечтанья и природы,
Я познаю его вполне:
Он вдохновением волнуется во мне,
Он славить мне велит леса, долины, воды;
Он убедительно пророчит мне страну,
Где я наследую несрочную весну,
Где разрушения следов я не примечу,
Где в сладостной сени невянущих дубров,
У нескудеющих ручьев,
Я тень священную мне встречу.
1834
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
