Ну, если уж рассказывать, то начинать издали. С общего. Лирическое отступление на адские темы. Хотя, вроде бы, начинать с лирического отступления не очень правильно.
Я не могу определить: вышли мы из Ада, или всё ещё бредём бесконечным его кругом. Если, конечно, попробовать окинуть нас всех каким-то объединяющим смыслом. Я не знаю, идём ли мы вниз или поднимаемся уже – мне, лично, было тяжело всё время – пойди, пойми – спускался в яму или карабкался вверх. А кто ещё мне, кроме меня самого, скажет про себя правду?
Я с самого начала не видел перед собой развевающегося плаща вожатого. А вдруг, молчание это – только первый круг, берег реки забвения, и всё ещё только предстоит?.. Всё это грандиозное сооружение ума человеческого – Ад, первый и самый величественный концлагерь, беспощадный, как и всё, созданное человеком в назидание братьям по разуму и вере, и самому себе в назидание. Может быть, он только начинается? Ведь мироздание не знает, что нам больно, масштаб человека самому лишь человеку известен. Муравьям, небось, худо, когда палка гуляющего мимо умника ворошит их разумно-рыхлую Вавилонскую башню... ну что такое – ваши эти все несчастья? Однако, вспомним же, что есть нечто, уравнивающее масштабы боли – исчезновение, смерть. Это – раз. Но стоит опять же иметь в виду и гипотезу о том, что мир создан любящей Личностью. Это – два. Об этой гипотезе ни в коем случае нельзя забывать. Она очень достоверна. Она достоверна настолько, настолько много доказательств ей, что лично мне она уже кажется доказанной.
Так что масштаб есть – Личности ли необъятной, смерти ли нашей, есть, несомненно! И говорить, думать даже, что Ад только начинается – это трусость! Худшее мы давно уже должны были пройти по расчётам. Никто не может быть грешником НАСТОЛЬКО безнадёжным, ТАКАЯ греховность невозможна биологически! Концлагерь – это фикция, это – трусливая попытка избежать пути.
Но вокруг – темень, вожатого нет, и я просто не знаю, где я и где остальные.
А значит надо искать знаки. Надо искать приметы и ориентиры. Большое дерево на плече Подзорной Трубы, скелет и пятнадцать румбов на зюйд-зюйд-вест… Как хорошо и уютно было в детстве… Давно когда-то…
Идти придётся самому. Вергилий не будет выходить к каждому заблудившемуся. Он сделал это один раз ради поэта одной с ним величины, и прошёл один раз великий путь, мучительный, в общем-то, для него, Вергилия. Зная, как оно там, наверху, он никогда уже туда не вернётся. Так и останется со знанием своим в первом кругу, тосковать… Таково условие. Одного раза достаточно. Sapienti sat.
Правда, иногда вдруг понимаешь боковым моментальным проходом, что все эти мучимые бесами толпы нагих, кровоточащих и смердящих душ – это всего лишь множество отражений одного и того же узкогубого и угрюмого человека, того самого, к которому разрешено было выйти Вергилию, и вот тогда греховная мысль о концлагере окончательно уходит и несколько мгновений стоит перед глазами вертикальная вселенная души человеческой, одной единственной, но поражённой стыдом и ужасом, где действительно путь к недостижимому Раю лежит через бесконечный Ад, через Ад, уводящий всё ниже...
Как показывает весь мой жизненный опыт, именно такие, БОКОВЫЕ, случайно как бы мелькнувшие, мысли достаточно близко подлетают к истине.
И поворот в центре Вселенной будет… будет, думаю я теперь, потому что один раз угрюмый и узкогубый человек прошёл этот путь. И записал то, что увидел. Значит, выход есть. У меня нет оснований не верить ему. Он не мог лгать, поскольку знал, где и как мучаются лжецы.
– Чёрт его знает, что он там имел в виду, но идею концлагеря всё-таки подбросил! – пискнет голый бесёнок из вьюшки и, булькнув, пропадёт, не дожидаясь пока прихлопнут его мухобойкой.
– Но и человечество честно отрабатывало свои собственные идеи. Правда, не всегда на том месте, где рождались они. – можно крикнуть ему вслед, и плюнуть туда – тьфу на тебя!
Но это уже – частности.
Думаю, что самая пора лирическое отступление это плавно закруглить. Поговорим серьёзно.
Ад, Чистилище и Рай – христианские, а если быть точным – католические, категории загробной жизни. У нас, у православных, у ОРТОДОКСОВ, нету, ведь, их. Просто так – нету. Не предусмотрены. Есть жизнь души после смерти тела. Душа – не материальна. Она не может умереть по этой, очень простой, причине. Но по этой же причине она не может уже после смерти тела, что-нибудь изменить в направлении своём. Так, во всяком случае, я понимаю НОУМЕН сей. Она будет находиться теперь уже вечно там, где оставило её тело. И она будет уже вечно ненавидеть и завидовать, если при жизни тела не сумела одолеть ненависти и зависти. Она будет вечно уже ныть и скулить, если при жизни не сумела преодолеть той трусости и лени, которые порождают уныние. Это – страшно, если вдуматься. Это – Ад, если серьёзно. И если принять всё-таки гипотезу о бессмертии души. То есть принять гипотезу, что мы – всё-таки особые создания, люди, а не сложноорганизованные прямоходящие приматы. Так мне кажется. И тогда получается, что Ад есть.
И если душа при жизни тела сумела не запачкаться, сумела обрести покой и радость в той дряни бытия, в которой приходилось барахтаться вместилищу её, то после исчезновения вместилища, она будет покойна и радостна. Она сумеет это. Получается, что и Рай – это что-то вполне внятно понимаемое. Что-то РЕАЛЬНОЕ. Для наших душ, которые – реальны, если принять всё-таки эту гипотезу.
Но те, кто понимают в категориях адских и райских чудок поболее, тут же поправят меня обязательно. Непременно поправят. Они возразят: Не «находиться там, где оставило тело», а вечно двигаться нашей душе в том направлении, в котором застала её, душу, смерть тела. Их много, этих направлений, очень много. Это только мир наших тел имеет три измерения, плюс время. А там, в том мире, кто же его скажет, сколько сотен тысяч измерений и времён насчитаешь.
Значит, душа наша будет двигаться по той последней стрелке, по последнему, накопленному, направлению. Либо – всё ниже, во всё более смрадные глубины. Либо всё выше. А значит – и Чистилище есть. Область перехода к высшему. Так получается.
Так получается, что категории эти, хотя бы в качестве МЕТАФОРЫ имеют место и у нас тут, в трёхмерном пространстве, плюс время. В ОРТОДОКСАЛЬНОМ пространстве.
Метафора – ну, конечно! Огромная, может быть даже, самая большая в мире МЕТАФОРА. В пятнадцатом веке, в Италии, жили очень умные люди. Может быть, они были и поумнее нас. Во всяком случае, компьютеров у них не было – приходилось думать самим и приходилось думать много. В пятнадцатом веке в Италии жили очень религиозные люди. Они побили бы камнями человека, заявившего, что он, подобно Христу, спустился в Ад, а потом поднялся до вершин Рая. Они, эти религиозные и хорошо думающие люди, поняли правильно – МЕТАФОРА. Я тоже принял эту точку зрения. Вслед за ними, вслед за всем остальным человечеством. Когда начал рисовать.
Но где граница метафоричности?
В далёком-далеком детстве запали в память каким-то чудом гудящие, страшные, невозможно правдивые при всей невозможности своей строки:
«...маячили, подобные твердыне,
Ужасные гиганты...»
«Мы были возле пропасти, у края,
И страшный срыв гудел у наших ног,
Бесчисленные крики извергая...»
Как было не начать рисовать, когда Гюстав Доре нарисовал совсем не то – уж, простите вы меня, нахала! Ну, как было не начать рисовать гигантов, шевелящихся где-то там, в дыму и мраке? Трёхзевого, громадного и бородатого Цербера, что «собачьим лаем лает на народ, который вязнет в этой топи смрадной…»? Гериона не нарисовать, Фурий или кентавров? Или тех, кто «были люди, а теперь – растенья…»? Самого Сатану, закованного и плачущего?
Удержаться было невозможно.
Да, уж… Стоит только начать…
Потом уже, через лет пять начинаешь понимать, что сам-то рисуешь – не то вовсе, не так совсем! Но – поздно! Бросить не представляется никакой возможности. Стыд приходится преодолевать, то так, то эдак. Влез, ити его!.. Оно тебе надо было? Осрамишься же! Но тяжёлый ход Данта приучает к терпению – работай, сукин сын!
А потом приходит равнодушие к внешним обстоятельствам. Рисование заставляет читать без дураков этот совершенно невозможный, непредставимо тугой для чтения текст, заставляет вглядываться уже не в знаковые символы и фантасмагорические образы, а в людей, в души, простите, людские, которые – там. Которым, говоря откровенно, очень больно там, очень там тяжело. Рисование заставляет мозги идти по огромному кругу образов и незнакомых совершенно понятий, медленно идти, с задыхом, тяжело, в полумраке, ощупью. Возвращаться – и снова идти по кругу. И понимать – не было перехода на другой круг, поленился, проморгал, скотина, прохлопал – всё сначала.
Н-дас… А что потом? Замечательное это словечко – ВДРУГ… Позволяет вывернуться.
ВДРУГ, совершенно случайно, выскакивает на лист чья-то рожа, чьи-то глаза прищуриваются из угла, выпрыгивает на лист кукла, которая орёт почему-то, или спит мёртвым сном, или корчится от боли, или прячется от кого-то. Совсем не по тексту. Ни пришей, ни пристегни. Отходы производства, выброс накопленного, ерунда какая-то.
ВДРУГ, совершенно неожиданно, приходит мысль, что раз решил идти сам, то и идти надо ЗДЕСЬ. Здесь надо пройти этот путь, попробовать хотя бы – а ВДРУГ! А вдруг – и дойдёшь, дурень! Потому что совершенно ВДРУГ приходит мысль о том, что рисование кентавров и фурий – это уже пройденный этап, это уже – не актуально. Да уж…
Поскольку, покуда рисовал, страна обрушила одну свою гигантскую стену, потом ещё одну, и ещё…
Кто-нибудь, интересно помнит ещё те времена незабвенной гласности, когда валились на бедные головы наши непредставимые, невозможные, АДСКИЕ дела и события, о коих и подозревать – не подозревали! О которых боялись подозревать! Пять миллионов, десять, двадцать пять… предательства… доносы… враньё… мучения… смерти, смерти, смерти…
Перед нами вьявь и вживь поднималась трупами и кровью смердящая панорама СТРАШНОГО СУДА, гигантской прозекторской нашего Отечества!... спаси Господь от повторения!
Не до кентавров было уже – честное слово!
И встало всё на место. Здесь придётся жить.
Какие там метафоры, какая Италия! Не надоело ещё петь и в тимпан бить. Зачем эти отсылки и рифмы – вот он, АД! Любуйтесь! Здесь, прямо.
А лучше – пройдите, как однажды прошёл один итальянец. Занудой был страшным, если вдуматься… Ригорист, резонёр… Но судить не брался – просто смотрел, а потом думал и излагал прекрасными стихами обдуманное.
Вот тогда вся работа обрела смысл. Никаких МЕТАФОР! Какие метафоры могут быть у нас с вами, когда ад мы устраиваем каждое столетие, аккуратно, как немец-часовщик? Надо попытаться пройти по ЭТОМУ аду. Но помня примерный рельеф ТОГО ада. Просто потому, что ад должен быть один на всех нас. На итальянцев, русских, армян и удмуртов. И рай – тоже должен быть один.
Пройти, чтобы хоть что-то понять. Потому что запуталось тут всё. У меня.
«Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины...»
Половина жизни, её перелом, там где встал, не зная – куда дальше… И пошёл потом куда-то, увидев развевающийся плащ вожатого…
Потом уже, потом, не скоро дойдёт, наконец, что и это всё – не то. Эк, замахнулся! В себя глядеть надо. Там все наши беды, в одном МНЕ, там – АД. Во всяком случае, тот АД, который мне известен совершенно достоверно. Ещё одной метафорой меньше.
Нахальство? Согласен! Нахал… Побейте. Но – пошёл. Куда ушёл, не мне судить. Пусть другие скажут, ежели вышел.
Вот вам – рельеф, панорама ада: ЯМА. Если отсюда смотреть – яма. Огромная яма! «…и страшный срыв гудел у наших ног…»
А вокруг ямы этой бегут души. Бесконечная вереница. Это – ещё не АД.
«Их память на земле не воскресима;
От них и суд, и милость отошли.
Они не стоят слов: взгляни – и мимо…»
Это ДО-адовый, круг, тот, где больше всего Ада и Рая вместе взятых несётся душ, кусаемых тучами мух и слепней. И здесь будет прямое, тупое даже, откровенно обвинительное решение. Да. Ничтожные. Личинки, побоявшиеся вылупиться, стать людьми. Испугавшиеся ответственности – вылупиться и встать на юру. Подставиться. Те, которым и до греха не дотянуться, которым даже в Ад нельзя! «Иначе возгордилась бы вина!»
Уж право, лучше, кряхтя, вскарабкаться на танк! Пусть потом – пьяная дурь, да хоть попробовал! Это – и во мне. Знаю уж…
И запомнить – их намного больше, чем всех остальных. Плохо!
И запомнить: перед самым срывом в АД – ничтожность. Вдруг пригодится. Или иначе: там, где ничтожность, там уже вот он – АД.
Страшный старик-перевозчик в своей тяжёлой и удушливо пахнущей ладье злобно подчинится приказу тех, кто сильнее, и доставит в этот самый АД – идите, чёрт с вами! И сдохните там! И исчезнет во тьме. Что-то надо забыть, перейдя в АД. Река эта – Ахерон, граница необратимости.
Вот он – первый круг. В нём те, которые не вышли дальше. Те, кому не удалось это, даже не по их вине не удалось – но они не вышли дальше. А может быть, испугались, как пугаются сейчас исповеди и причастия. Страшно, ведь! Очень страшно самому сказать правду о себе, признать эту правду, высунуться чуть-чуть. И так хорошо. Обойдётся… Не надо… Мне не в чем каяться… Они не грешили, возможно. А скорее всего, не знали этого. Но и души их остались неподвижными, с теми вопросами, которые неразрешимы без правды о себе. Я знаю, как это. Не увернёшься, ежели – без метафор.
«И здесь по приговору высшей воли
Мы жаждем и надежды лишены»
И – дальше. Прошмыгнуть мимо громадного, уставшего, отёкшего и бессонного судьи, мимо хвоста его безошибочного – кто знает, как моей душе придётся… Сейчас пока, слава Богу, не мой черёд!
«Когда душа, отставшая от Бога,
Пред ним предстанет с повестью своей...»
Мимо. К скалам, где крутит похотливцев. Тех, которые любили плоть. С самого начала и всегда потом любили плоть. Знаю. Сам не прочь… Если честно… Поди, объясни живым, что похоть – это не любовь, что похоть – это складки внизу живота и толстые ляжки. Что если выдохнуть и набраться мужества, то похоть – убийца любви. Потому что тело – всегда уродливо и коротконого, если кроме тела – ничего. Поди, объясни это живым. Они ещё живы. Их души ещё не кинуло туда. Поглядишь в лицо тобою же нарисованного Данта, ища подтверждения – молчит Дант. Сам иди. Рискуй… Страшно!
Впереди третий круг, где – ненасытные, где Цербер… Как его пройти? Кто там? Каков я там?
И – дальше. Где будут Фурии «кровавы и бледны», где будет новый срыв, в новую пропасть…
«Мы подошли к окраине обвала,
Где груда скал под нашею пятой
Ещё страшней пучину открывала»
…где будут гиганты, где Антей опустит на ладони своей туда, где полная тьма…
«...Но он легко нас опустил в провал,
Где поглощен Иуда тьмой предельной
И Люцифер. И, разогнувшись, встал,
Взнесясь подобно мачте корабельной...»
…где всюду будет находиться соответствие в собственной душе – знаю, мог бы… как ни противно это знать…
Трудный был путь, если честно… Но полезный. Иногда не вредно бывает пройти так глубоко вниз и даже начать подниматься, если не обманули меня мои ощущения… Карабкаться, карабкаться…
«...Пока моих очей не озарила
Краса небес в зияющий просвет...»
И поклониться потом Данту.
И опасливо, пока никто не видит, покоситься на старика Доре. Не обиделся ли на пацана? Не должен, вроде…
