Окулист охнул, увидев мои глаза, пострадавшие в жестокой крапивной дуэли, отругал, промыл, выписал рецепт на примочки и велел придти завтра. Назавтра все выглядело почти прилично. И, всё же, доктор решил заглянуть в глаза поглубже, сперва закапав какой-то дряни и обождав, пока всё окончательно не расплылось у меня перед глазами. Заглянул и, почему-то, радостно сообщил о своем открытии: «Сильная врожденная дальнозоркость, особенно слева, сложный астигматизм». «Как? У неё, ведь, отличное зрение, единица» - взволновалась Паша. «Да, да, компенсаторная сила глазных мышц. Но годам к тридцати наденет очки». Так оно и случилось. Компенсаторная сила ослабла с годами. Врожденный дефект проявился сполна.
А к чему это я? Да к тому, что в какой-то момент, тоже годам к тридцати, я поняла, что не люблю Дни Рождения, ни свои, ни чужие, не люблю ни получать подарки, ни дарить их. Странно, раньше мне это, вроде, нравилось. Что случилось? Проявился врожденный дефект? И тогда я вспомнила. Не врожденный, конечно, нет, а …
Случилось так. Я вернулась в Питер из провинции от тетки. Мы, отец и трое детей, были очень бедны. Зарплаты отца и пенсии на детей в связи с потерей кормильца хватало только на еду и основные бытовые мелочи. У меня не было ни игрушек, ни новой одежды, вечно чьи-то обноски. И вот, однажды, одноклассница пригласила меня и еще одну девочку на День Рождения. Па…- сказала я - мне нужен подарок. Денег нет - ответил отец - ты же знаешь. Я знала. Больше не просила. А с собой от Паши я привезла единственную мою игрушку. Это был сувенир, который тетке подарили ученики на восьмое марта. Лисёнок из яркого оранжевого поролона, натянутого на хитроумно выгнутую проволоку сидел в коробочке с прозрачной крышкой. Я обожала его, иногда вытаскивала, держала, снова осторожно помещала внутрь, закрывала. Особенно мне нравились длинная мордочка с черным пупсиком на носу и то, что он сидел как бы за стеклом (это была тоненькая такая прозрачная бумажка).
Я взяла лисёнка и пошла на День Рождения.
Не знаю, был ли это, действительно богатый дом, но мне он показался волшебным дворцом. Натертый до блеска паркет, шторы с кисточками, рояль, а сверху на нем фарфоровая, вся в маленьких цветочках «лодка», застеклённый шкаф с книгами, ну, и прочее всякое такое. Папы там не было, а мама накрыла для дочки праздничный стол, усадила нас и села сама. Вкусностей на столе было страшно много. Я вручила Верке своего лисёнка. Ой, - сказала Верка - а коробочка порвалась - и вытащила игрушку. Ой, - сказала Верка - проволока торчит. И я поняла, вдруг, что лисёнок то старый, потрепанный, а я этого и не замечала. Вторая девочка принесла какой-то совершенно роскошный подарок, а мама тоже подарила что-то невероятное. Мама взяла лисёнка и сказала, - ой, какой хорошенький - и куда-то унесла. Я поняла, что больше никогда его не увижу, и что он совершенно не нужен ни Верке, ни её маме. Потом мы ели, и Верка вдруг сказала,- ой, а ты, что не моешь уши? Я мыла уши. Но у меня был псориаз, а я тогда еще даже и не знала об этом, и в ушах, наверное, были какие-то его следы. Я покраснела – очень жарко стало щекам. Вера! - строго сказал мама, что ты такое говоришь, это не грязь, это же… Она не знала, что это. Я подавилась тортом.
Идя домой, я не плакала, просто мне было очень плохо, и, к тому же, мутило от непривычной еды. А потом я забыла об этом, забыла надолго. Наверное, счастливая сила здоровой психики утопила историю глубоко в памяти на долгие годы. Тем более, что на подобные ДР меня больше никто не звал, а в старших классах другой уже школы повышенное мальчишеское внимание почти компенсировало бедность одежды в сравнении с другими девочками.
Да… Эх, спасибо тебе, бедный мой Серенький, которого я так и не полюбила. Спасибо, милый, за то, что на глазах у всей честной компании, ты пел дрожащим, ломким голосом «а у неё следы проказы на руках…» и всё норовил поцеловать мой жуткий, псориазный локоть.
