О, она открыла выдвижной ящик шкафа! Взяла меня и кладет в сумочку! Это счастье: лежать рядом с фиолетовой косметичкой и старым бордовым кожаным кошельком, к которому, да простят мне Боги, я постоянно ревную её, мою хозяйку Олю. Она уже немолода, но для меня её возраст ничего не значит. Я обожаю её теплые руки, негромкий певучий голос, глаза цвета болотной травы, в уголках которых проглядывает печаль, даже если Оля смеётся... Я знаю, что она не любит зонты, следовательно, и меня, ибо я - один из них: трехскладной в черно-сине-голубую клетку.
Наверное, сегодня обещали очень сильный дождь, и поэтому она взяла меня с собой. В сумке было тесновато, но, всё равно, уютно. Я начал было дремать. Косметичка прислонилась ко мне своей застежкой и тихонечко "засопела"...
Вдруг - резкий толчок! Вся сумочная братия всколыхнулась и "зажмурилась" от внезапного потока света. Это Оля распахнула сумку и быстро вытащила меня. Точным движением с прищелкиваниями она открыла мой черно-сине-голубой клетчатый купол и прислонила металлическую ручку к своей голове. По мне тут же застучали дождевые капли. Больновато, я вам скажу. Но я всё терпел и радовался своему зонтичному везению. Я вдыхал жасминовый аромат олиных волос, слушал радио "Мелодия" , звуки которого едва доносились из маленьких наушников. Я был счастлив и весел. И не заметил, как сильный поток ветра налетел на нас с Олей и стал вырывать меня из её рук. Безобразие! - хотел крикнуть я. Но вместо слов раздался треск, и мои спицы стали загибаться вверх, и я ужаснулся тому, что моя Оля сейчас вымокнет и, чего доброго, заболеет. Она пыталась выпрямить спицы, но ветер не давал ей этого сделать. Ну вот, подумал я, теперь она никогда не полюбит меня. Зачем я ей такой нужен, сломанный? И только я это подумал, как тут же услышал голос какого-то мужчины: "Не хотите ли переждать дождик под моим зонтом? Он большой, нам двоим места хватит. А ваш - я починю, не возражаете?" Оля не стала перечить, и они вдвоем пошли под огромным черным зонтом, о чем-то непринужденно болтая. Они зашли в маленькое кафе, взяли по чашечке кофе, стали рассказывать друг другу о себе. А мы, я и черный зонт, стояли рядом и сушились. Прошло немного времени, и я очутился в крепких мужских руках. "Наверное, меня чинить будут", - подумал я. И точно: уверенными движениями мужчина выпрямил мои спицы, аккуратно сложил меня и вручил Оле. Глаза её как-то особенно радостно засветились, и я заметил, что печаль из их уголков куда-то улетучилась...
Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.
Однажды Босх привел меня в харчевню.
Едва мерцала толстая свеча в ней.
Горластые гуляли палачи в ней,
Бесстыжим похваляясь ремеслом.
Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать,
Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,
А на доске грунтованной на плоскость
Всех расселить в засол или на слом".
Он сел в углу, прищурился и начал:
Носы приплюснул, уши увеличил,
Перекалечил каждого и скрючил,
Их низость обозначил навсегда.
А пир в харчевне был меж тем в разгаре.
Мерзавцы, хохоча и балагуря,
Не знали, что сулит им срам и горе
Сей живописи Страшного суда.
Не догадалась дьяволова паства,
Что честное, веселое искусство
Карает воровство, казнит убийство.
Так это дело было начато.
Мы вышли из харчевни рано утром.
Над городом, озлобленным и хитрым,
Шли только тучи, согнанные ветром,
И загибались медленно в ничто.
Проснулись торгаши, монахи, судьи.
На улице калякали соседи.
А чертенята спереди и сзади
Вели себя меж них как Господа.
Так, нагло раскорячась и не прячась,
На смену людям вылезала нечисть
И возвещала горькую им участь,
Сулила близость Страшного суда.
Художник знал, что Страшный суд напишет,
Пред общим разрушеньем не опешит,
Он чувствовал, что время перепашет
Все кладбища и пепелища все.
Он вглядывался в шабаш беспримерный
На черных рынках пошлости всемирной.
Над Рейном, и над Темзой, и над Марной
Он видел смерть во всей ее красе.
Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: "Прочь! Бесстыдство! Святотатство!"
Во избежанье Страшного суда.
4 января 1957
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
