Когда я умру, я уплыву на Острова Благодарения. Я лягу в лодку для мёртвых среди пучков сладкого тростника и маленьких кувшинов с благовониями и вином, и подставлю лицо смуглому солнцу, и лодку качнёт волною, относя от Берега… Всё, всё… От Берега, где останутся мои дети, дочка восьми лет и сын – четырёх, держащийся за её руку, которых терял я в кошмарных снах своих, вот так – восьми и четырёх лет, и не родившаяся девочка, их сестра, пёстрой птичкой вскопошится где-то рядом с ними, в зарослях. И выйдут с разных сторон на Берег множество женщин, которых я любил, и множество мужчин, с которыми я работал. И выйдут мои друзья, голодные, полуслепые, имеющие радости только на краткую полуулыбку, и мои сытые и толстые друзья с прекрасными зубами, обречённые все, и те, и другие, одной неотменяемой трагедии – смерти, что бы там не говорили о надобности её или даже о долгожданности. Выйдет фиолетовый кот-сиамец с подбитою бровью, которого я не накормил однажды (а он так вежливо, так умоляюще тёрся об мою ногу у крыльца), и выйдет рыжая маленькая сука без ноги с невинномысского перрона, которой я когда-то незапамятно давно у вагона отдал свою недоеденную курицу (эдакий подвиг!). И увижу я, как на руках подпрыгает к самой кромке Берега безногий инвалид с мучнистым лицом, которого года два встречал я по утрам – он катился на дощатой низенькой тележке по отмостку у девятиэтажки и смотрел в утреннее небо вопрошающе (и я представил один раз себе, каково ему выбираться из дома или пользоваться унитазом – и более не думал об этом, потому что стало страшно), и даже рыжий десантник-афганец со скошенной шрамиком бровью мелькнёт в толпе этой, пожалуй... Когда-то давным-давно он бормотал в ночном автобусе пьяные страшные слова о жизни и сползал, сползал по поручню…
И мгновенным пламенем обнимет меня стыд и горечь – сколько людей, сколько живых и мёртвых людей и животных, у которых я не успел попросить прощения!
И полетит надо мной волшебный Город, созданный голландским механиком когда-то на горе всем нам, и увижу я снизу, как работают под ним винты и ходят поршни, и разгляжу я тебя, юную и прекрасную, глядящую через парапет набережной его – и пропадёт Город...
А я буду уплывать в океан к Островам Благодарения, засыпая... Отдых, отдых, наконец-то я высплюсь, наконец-то!.. И у меня не будет уже слёз, чтобы проститься со всеми, у меня не будет уже ничего, и я буду засыпать, и великая жалость ко всем им, покинутым, остающимся, продлит ещё на мгновение меня – и я исчезну из этого мира...
Как странно – оказалось, что меня впустили туда на единый миг. На один единственный миг, и этот миг назывался жизнью. А я-то считал себя, чуть ли не единственным актёром!.. Велик и покоен Океан. Далеки Острова Благодарения.
Прощайте!
Сто часов счастья...
Разве этого мало?
Я его, как песок золотой,
намывала,
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по капле,
по искре, по блестке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок
от каждой звезды и березки...
Сколько дней проводила
за счастьем в погоне
на продрогшем перроне,
в гремящем вагоне,
в час отлета его настигала
на аэродроме,
обнимала его, согревала
в нетопленном доме.
Ворожила над ним, колдовала...
Случалось, бывало,
что из горького горя
я счастье свое добывала.
Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце
лениво, спесиво,
чтоб за малую малость
оно говорило "спасибо".
Сто часов счастья,
чистейшего, без обмана.
Сто часов счастья!
Разве этого мало?
1962
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
