Мы с Гариком проснулись оттого, что кто-то бесцеремонно постучал в оконное стекло.
Нет, вру, не бесцеремонно. Наоборот, постучали очень даже деликатно, одними ноготками. Но, честно говоря, я не готов был рассуждать на тему о степени деликатности этого стука, поскольку, согласитесь, отрывать труженика от священного ночного отдыха – это почти то же самое, что и вмешиваться в его личную жизнь, а вмешиваться в личную жизнь – это верх наглости и неуважения к правам человека.
Впрочем, по поводу ночного отдыха я тоже переборщил. На самом-то деле стояло яркое, солнечное, летнее, радостное, многообещающее, плодотворное…, в общем, утро. И, судя по окраске окружающего мира за окном, время пошло на седьмой час.
Я не стал открывать полностью глаза. Во мне слабо пискнула надежда, что я ошибся, и никто в окно не стучал. Или что стук мне приснился. Мозг ведь выдает во сне всякую невидаль, иногда даже с обонятельными, осязательными и слуховыми спецэффектами. Вот и могло оказаться, что в мой сон вклинился какой-нибудь дровосек, точнее, изображение, фантом дровосека, только самого дровосека еще не было видно, а его топор уже был слышен. Я начал было развивать эту тему, мол, на дровосеке были брезентовые штаны и лихо заломленная шляпа с пером дрозда-рябинника, и вообще этот дровосек закончил работать и шел домой вкусить щей с бараниной, но внутренний голос как-то грустно и шепеляво подсказал мне, что стук имел место в действительности.
Итак, я приоткрыл один только глаз, правый, если память мне не изменяет. Приоткрыл так, чтобы образовавшаяся щелочка дала мне возможность увидеть циферблат моих новых швейцарских ходиков, и обнаружил, что в стекло стучали в шесть тридцать две. Вернее, сначала я убедился, что часы идут, ведь вполне могло оказаться, что это шесть тридцать две вчерашнего вечера или даже шесть тридцать две вчерашнего утра. Я ведь не помнил, заводил ли их накануне. Я и сейчас этого не помню.
Швейцарское качество исправно тикало, не глядя на то, что я не помнил, заводил ли пружину. И я был вынужден констатировать, что до намеченного нами подъема оставалось еще целых двадцать восемь минут.
Двадцать восемь минут блаженства, которого я лишен только потому, что кому-то вздумалось ни свет ни заря стучать в стекло!
Впрочем, должен признать, что не только я, но и Гарик тоже был обделен возможностью понежить в постели свое мосластое, ребрастое и большеухое тело.
Вообще, мы с Гариком спим очень крепко, особенно если накануне чуть-чуть, самую капельку выпьем. Правда, наш общий с Гариком шеф считает, что пьем мы неумеренно. Но, если честно, то когда речь заходит о выпивке, шеф всегда делает из мухи слона, точнее, в данном контексте, из коньячной рюмочки литровую ендову (* по моим представлениям, это именно тот сосуд, из которого древние славянские князья поглощали вино. Соответственно, литрами. (Здесь и далее прим. авт.). Стоит нам отведать, пригубить, приобщиться какого-нибудь редкостного ликерчика, или малажки, или мяконького анжуйского, как он тут же морщится и сообщает нам, что мы опять, как последние свиньи, «наклюкались в сорок восемь юферсов».
Любопытно, что такие словосочетания, как «ходить под мухой» или «напиться в зюзю» имеют, так сказать, общенародное хождение, а специфичность вот этих юферсов не подлежит, на мой взгляд, сомнению. Однажды я спросил у своей знакомой, Анечки Филаретовой, студентки с общелингвистического, каково может быть происхождение этого выражения. Анечка, естественно, в ответ спросила, что такое юферс (* здесь и далее: названия частей корабельного такелажа. Поскольку все это относится к парусникам, а я работаю на более современной технике, то, честно говоря, иногда и сам затрудняюсь внятно объяснить, что все это такое). Я ей сказал, что юферс – это такая штуковина, с помощью которой ванты крепят к кофель-нагельной планке. Она спросила, что такое ванты и кофель-нагельная планка. Я начал объяснять, что такое ванты и, когда дошел до слова «выбленка», понял, что количество ее вопросов будет возрастать в геометрической прогрессии. Правда, надо отдать Анечке должное, она имела представление о мачте и, в самом общем виде, о парусе. Тем не менее, я сдался и сказал, мол, ладно, отложим на другой раз, а то без словаря и стопаря и впрямь не разберешься. Но она сказала, что в целом поняла. Я спросил, что именно она поняла – различие между стеньгой и салингом или принцип зарифления грота, а она сказала, что поняла, отчего шеф так выражается. Это, говорит, у него профессиональное. К примеру, сапожники говорят - напился в стельку, плотники - пьян в доску, ну, а ваш моряк – в юферсы.
2 –
Здесь надо заметить, что «наш моряк» спиртного в рот не берет, не нюхает и даже глаза закрывает, когда самая малюсенькая коллекционная бутылочка просочится в поле его зрения. Такой он дал обет. Года четыре назад обнаружили у него опухоль. Уложили в госпиталь, взяли всякие пробы и анализы и сказали, что шансов у него фифти-фифти. В том смысле, что опухоль может оказаться злокачественной, а может и доброкачественной. Но надо, сказали, два дня подождать, пока пробы и анализы исследуют. Вот он и дал обет, что в случае, если опухоль окажется доброкачественной, он больше не будет пить. В старину мореплаватели часто так делали. Попадет какая-нибудь бадейка водоизмещением три с четвертью тонны в шторм, купец-капитан бух на колени и давай молиться да обещать, мол, жив останусь, крест на берегу поставлю, часовню, а если из товара что уцелеет, так половину выручки храму пожертвую. У нашего шефа, конечно, денег на крест или храм нет, вот и принес в дар самое дорогое – хмельные наши мальчишники.
Нет, мы с Гариком тоже весьма умеренны. Особенно Гарик. Он с Кавказа, и культура пития у него в крови. Правда, вчера он пил ямайский ром, но зато ни с чем не смешивал, и выпил всего ничего – треть бутылки. Бутылка, конечно, была большая, но и сидели мы с ним долго – часов с восьми вечера и до двенадцати почти. Триста с каплей грамм рома на четыре часа – это ж детский лепет. Правда, Гарику всего девятнадцать, но ведь и в море он первый раз вышел раньше, чем ходить научился: у него мать – буфетчица на грузинском сухогрузе с труднопроизносимым названием «Ахалгарздоба» (* кажется, в переводе на русский это означает «молодежь». Но грузинский язык столь труден в произношении, что все гариковы попытки сделать из меня полиглота с кавказским уклоном пошли прахом).
В общем, сидели мы вчера с Гариком тихо и пристойно. Сидели в наших очень маленьких и очень мягких креслах. Между нами стоял очень маленький столик, столь маленький, что умещал на своей зеркальной поверхности лишь две стопки и квадратное блюдо с закуской. На закуску мы ели греческий салат: его приготовление столь изящно и просто, что не отнимает у мужчины ни терпения, ни чувства собственного достоинства. Салат – это, конечно, не еда в полном смысле слова, а именно закуска. Поэтому салат занимал лишь северную часть квадратного блюда. Южную же его часть мы покрыли толстыми и довольно-таки коряво нарубленными ломтями ветчины и украсили четырьмя котлетами по-киевски (* единственное место в портовой части города, где можно купить настоящие котлеты по-киевски – это кафешка с убойным названием «Ужин вурдалака». А то, что вам будут предлагать под видом киевских котлет в «Кулинарии» или даже в «Диете», лучше не берите. Это не киевские котлеты, это стрихнин какой-то). Для бутылки, особенно такой пузатой, как наша, места на столике не осталось, поэтому мы держали ее под столиком и периодически извлекали оттуда. Периоды, кстати, были довольно длинными, потому что мы с Гариком умеем сидеть долго и со вкусом. Мы, собственно, отмечали его день рождения. Это ведь вчера ему исполнилось девятнадцать.
На краю столика имелась телескопическая труба с зеленым складным абажуром. Это очень удобно: вывернул лампочку, сложил абажур и трубу, столик под койку задвинул и, пожалуйста, наслаждайся увеличением метража свободной от мебели площади. А если хочется уюта – столик выдвинул, трубу раздвинул, абажур расправил, лампочку ввернул – готово.
Так мы вчера с Гариком и сделали. Он, правда, лампочку долго искал. Лампочка в этой концепции самое слабое место – теряется часто. Но ничего – нашел. И вот мы сидим, снаружи прожектора ночь буравят, у нас абажур зеленым светится, стопки поблескивают, брынза на салате кудрявится, бутылка возле ноги холодком отдает. Хорошо!
А сегодня такой сюрприз.
Я уже говорил, что мы с Гариком спим крепко, даже несмотря ни на какие катаклизмы алкогольного происхождения. А может быть, и благодаря им. Но сегодня от этого стука мы оба разом вздрогнули и, по всей вероятности, оба разом проснулись. И ладно бы еще был рабочий день, тогда, как говорится, небом положено спозаранок вставать. «Кто рано встает, тому Бог подает», - говорит всегда Гарик, если ему удастся на полминуты раньше меня оторвать голову от подушки. Он вообще любит вещать о птичках, которые с рассвета деточкам червячков собирают, про пчелок, муравьев и других букашек-трудоголиков, хотя сам лентяй, каких поискать. Я даже думаю, что нет на всем Кавказе, и даже в ближнем и дальнем Закавказье, и даже во всей Европе человека более ленивого, чем наш Гарик. И я никак не пойму толком, зачем рано вставать, чтобы потом целый день добросовестно отлынивать от ниспосланной руководством работы.
Ну так вот, был бы еще рабочий день. Так нет же, воскресенье. Самый что ни на есть праздник сложенных рук. У Гарика на этот раз день рождения пришелся на субботу: пей, гуляй, назавтра спи до обеда. Конечно, до обеда мы никогда не спим, не позорим профессию, да и не дадут нам спать: первый сеанс радиосвязи в семь тридцать в любой день недели, и по праздникам тоже. Вот мы и думали: отметим и завалимся часиков до семи утра. Обычно-то у нас подъем в шесть, но уж в воскресенье можно сделать себе маленькое послабление.
Но сегодня мы открыли глаза слишком рано. И подумали, во всяком случае, я подумал – за Гарика не ручаюсь, но полагаю, что он подумал примерно то же самое, только в мужественных грузинских выражениях – так вот, я подумал, как же это все-таки неприлично, я бы даже сказал, недостойно – будить людей по воскресеньям в такую рань. Даже если ты не барабанишь, как судовой плотник, а деликатно скребешься в стекло.
В другой раз я бы мог подумать, что это ветви ясеня с маху ударили в окно под напором свежего зюйда. Но это в другой раз. Сейчас подобная глупость не могла прийти мне в голову, даже спросонок, даже с похмелья, если бы таковое наблюдалось. Но, к глубочайшему моему удовлетворению, похмельный синдром за мной не водится, это я знаю точно. А еще я точно знаю, что у меня под окном нет ясеня. Под э т и м окном.
В стекло били пальцами. И это было странно.
Мне могут возразить: а что тут, собственно, странного? Да почти ничего, скажу я. Ведь я живу на первом этаже. Вот если бы я жил, предположим, на пятнадцатом этаже или даже на пятом, тогда да, тогда это было бы очень странно. Чтобы стучать снаружи в стекло на уровне пятого этажа, надо или стоять на балконе, или висеть на альпинистской страховке, закрепленной где-нибудь на крыше, или опять же висеть, но на спасательном тросе под вертолетом, или не знаю уж, что еще можно выдумать, чтобы в полседьмого утра в воскресенье пошутить над спящим человеком. Но балкона у меня нет, я ведь живу на первом этаже, а не на пятом. Вертолет для таких вещей использовать нерентабельно. Насколько я помню, излишне богатых людей среди моих знакомых нет. Но и по поводу альпинистской страховки могу только сказать, что это маловероятно, ведь стучала женщина. Есть, конечно, женщины-скалолазки и, вероятно, их немало, но опять же, среди моих знакомых таковых не имеется. Почему я решил, что стучала женщина? Я это определил по силе и тембру стука. Точнее, по слабости и нерешительности стука. Мужик бы ломился более определенно.
Итак, в окно постучала женщина. Или «рэбенок», сказал бы Гарик, но он пока молчал, как и я. Что ж, допускаю, что ребенок, но все же склоняюсь к тому, что это была женщина.
Постучала она непростительно рано, но, возможно, у нее было до нас какое-нибудь срочное, просто-таки не терпящее отлагательства дело. Например, приказ начальника округа о срочной мобилизации офицеров запаса (бр-р-р! На порог не пущу! Хм… Если бы у нас еще был порог…). Или уведомление о награждении меня орденом «За доблестный труд в нечеловеческих условиях». Или это с почты пришли, заказное письмо на мое имя доставили, а еще лучше – телеграмму о скоропостижной кончине престарелого дядюшки из Египта, который, за неимением других родственников, оставил все свое состояние: нефтяные акции, яхту, подводную лодку, сундук бриллиантов, пару пирамид и табун верблюдов – мне, любимому. Что ж, наследство так наследство. Пирамиды подарю родине – я щедрый, бриллианты на свадебный подарок отложу, верблюдов продам, найму на вырученные деньги штат обслуги для яхты и лодки, на акции жить буду. Чем плохо? А я-то уже разнервничался.
Но ведь если поразмыслить толково, то получается, что и почтальон, и любая иная дама, осмелившаяся нарушить наш с Гариком покой в полседьмого утра в воскресенье на другой день после празднования нами его дня рождения, и даже гипотетический гариков «рэбенок» - любой из них должен был позвонить в дверь. А они, то есть, она стучала в окно.
Но это-то как раз просто. Звонка у нас нет, как и порога, как и ясеня под окном, поэтому звонить в дверь не представляется возможным. Остается только стучать в окно.
Но ведь и окна нет.
Точнее, окно есть, но это не совсем окно. То есть, с виду оно вроде бы и окно, только круглое, а терминологически и функционально, так сказать, это не окно, а иллюминатор.
Иллюминатор батисферы (* я забыл упомянуть, что мы с Гариком – океанологи и уже второй месяц томимся в титановом шаре для подводных изысканий, который и носит такое вот смешное название).
А если кто-то стучит снаружи в иллюминатор батисферы, это сразу настораживает.
Особенно, если батисфера стоит не на испытательной площадке института судостроения, не на погрузочном причале и не в трюме «Академика Дробного», а непосредственно на своем рабочем месте, то есть на тихоокеанском шельфе нашего евразийского материка.
Да, стоит на дне, милях в ста пятидесяти от ближайшей земли, уперев свои шесть суставчатых лап в мелкий песочек, полускрытый зарослями горгонарий.
На часах было шесть тридцать четыре, когда я окончательно проснулся и осознал все вышеперечисленное. Добравшись мысленно до зарослей горгонарий, я облегченно вздохнул. Ну конечно, вчера утром сюда подошел «Нейтралитет» – туристическая лохань с кучей увешанных съемочной техникой богатых бездельников. За пятнадцать долларов в сутки они берут напрокат снаряжение для дайвинга и ныряют без конца, ловят лангустов, мутят воду, распугивают мурен и вообще мешают работать. И если это какой-нибудь полоумный аквалангист развлекается подобным образом, я сейчас включу силовую защиту, и его отнесет отсюда метров на сто вперед баллонами.
Я взглянул на Гарика.
Гарик уныло смотрел в упомянутый иллюминатор.
Вид у него был настолько скорбным, что я спросил:
- Ты чего?
Гарик провел рукой по лбу и жалобно сказал:
- У меня, наверное, температура.
- С чего ты взял? – сурово спросил я. Когда Гарик заявляет, что у него температура и вообще начинает жаловаться на здоровье, я впадаю в тихую депрессию, потому что Гарик в подобных случаях изводит меня так, будто он маленький капризный ребенок, а я – его несчастная мамаша.
- У меня глюки, - ответил Гарик, не отрывая испуганного взгляда от иллюминатора.
- Это бывает после рома, - сказал я. – Температура здесь ни при чем. Холодный душ, кофе, яичница с беконом – и все пройдет.
Гарик промолчал. Тогда я тоже взглянул в иллюминатор. Я разинул рот, посидел так с разинутым ртом, потом рот закрыл, сглотнул и сказал:
- Дела-а-а…
- Да, дела, - эхом отозвался Гарик, моргнув своими большими, с поволокой, очами.
Он был ошарашен, оглушен, разбит наголову, сметен с лица земли, рассыпан в прах и растоптан в пыль. Оттого и уныл.
Признаться, я тоже был ошарашен. Насчет пыли и праха не знаю, но ошарашен – это точно.
За окном, извините, за иллюминатором в бирюзово-голубой, я бы даже сказал, в чистейшей (туристы еще не просыпались воду мутить) аквамариновой лазури имела место быть русалка.
Для тех, кто забыл, что это такое, поясню: это девушка с рыбьим хвостом вместо ног. А для тех, кто с ходу принял меня за идиота, напомню: у меня есть свидетель. И он тоже видел эту русалку. Сидел на соседней койке, хлопал глазами и в промежутках между хлопками видел русалку. Он мне об этом сам потом сказал.
На русалке был миленький желтый купальник. Точнее, верхняя его половина. Монокини, как говорят у нас на взморье девушки. Правда, они подразумевают под монокини тот случай, когда на купальщице надета нижняя часть купальника, но возможно, за то время, пока я сижу вдали от берега, мода изменилась. Во всяком случае, то, что я видел, смело могу окрестить «топ-монокини». И то сказать, нижнюю часть бикини на хвост не натянешь. Если только юбочку.
Ее шикарные зеленые волосы слегка напоминали водоросли, зато по длине и густоте равных им я еще не видывал. Если эту русалку вынуть из воды и поставить на хвост или хотя бы положить на берегу, а волосы ровненько расправить рядом, то думаю, до пяток или хотя бы до колен они ей достали бы. Я, конечно, хотел сказать, до тех участков хвоста, которые соответствуют пяткам и коленкам у нормальных девушек. Ну, вы меня поняли.
Правда, Гарик, рассмотрев волосы, заикнулся, что у его подружки Нарине почти такие же. Я эту Нарине не видел, приходится верить на слово. Но думаю, что его Нарине по части волос далеко до русалки. А уж хвоста-то у нее точно нет. Хотя, может, это и к лучшему.
Хвост – это отдельный разговор. Если считать его началом то место, откуда начинается чешуя, то в итоге хвост начинался у нее от талии, весьма, кстати, узкой. Крепкий такой хвост, крутобедрый. Таким ударить как следует – искры из глаз полетят. И не совсем рыбий. То есть рыбьим его можно было бы назвать из-за наличия на нем чешуи, но вот разворот лопастей у него был горизонтальным, как у китов. Или, принимая во внимание скромные размеры русалок по сравнению с китами, скорее, как у дельфинов.
Мысль о дельфинах оказалась весьма плодотворной для взращивания различного рода ассоциаций, и вскоре полет фантазии привел меня к сравнению русалки с получеловеком-полудельфином, далее к получеловеку-полулошади, сиречь кентавру, коснулся сомнительного родства между ними, греческих мифов вообще, Одиссея, Трои, Шлимана, археологии, древнего фракийского захоронения в болгарском Казанлыке, Долины роз недалеко от Казанлыка, цен на розовое масло и мотоциклы, аварийного состояния моего «Жигуленка» и унес бы меня еще неведомо куда, но тут Гарик толкнул меня локтем, и я увидел главное.
Русалка держала в руке ружье для подводной охоты системы «Робин Гуд» с оптическим прицелом и автоматическим сматыванием лески (* на самом деле, это не самое лучшее ружье. Если уж вам нужно настоящее ружье для подводной охоты, могу рекомендовать «Байто-люкс»: бьет без промаха, отдачи никакой, наконечник стрелы имеет выдвижные острожные зубья для удержания крупной добычи. Опять же, дизайн, огромный срок службы и даже моторчик для буксировки уставшего охотника. Но у «Робин Гуда» есть одно неоспоримое преимущество: оно доступно по цене даже таким нищебродам, как мы, если, конечно, не кушать полгода).
- Ничего не понимаю, - пробормотал Гарик, и я тоже не понял, о чем это он. То ли о русалке, которой, по большому счету, и в природе существовать не должно, то ли о ружье, которое, как мне доподлинно известно, составляет предмет его страстного и не совсем тайного вожделения.
-И я ничего не понимаю, - сказал я на всякий случай. – Ты о чем?
-Как о чем? – Гарик кивнул на иллюминатор. – Вон, о ней.
- Да? – переспросил я. Пора было выяснить, а не сошли ли мы с ума. Если сошли, то кто-то один, причем не я. Но тогда получается, что русалка за окном всамделишная. – А ты уверен, что там кто-то есть?
- То есть? – опять не понял Гарик.
Я откинул одеяло и свесил ноги с койки. Пальцы коснулись тапок, а пятки – холодного пола. И когда этот Гарик, бортинженер, называется, отладит климатическую установку, спросил я себя в очередной сто двадцать пятый раз, почесал ногу об ногу и воззрился на Гарика.
- Ты когда климат на судне наладишь? Пол холодный, - сказал я.
- Вот когда выясним, что это такое, так сразу и займусь, - пообещал Гарик таким голосом, будто собирался часовню на горе ставить во избавление от мук. Ну, так я над ним не смеялся. Зрелище за иллюминатором, надо сказать, было не для слабонервных.
- А скажи мне, друг мой Гарик, что ты там, собственно, видишь?
Гарик хлопнул ресницами. Густыми, черными и невообразимо длинными, доводящими девушек до душевного трепета, обмирания и предынфарктного состояния.
- Э-э-э… - протянул он для начала.
- Ну, давай, давай, - подбодрил я его.
- Я не знаю, как это по-русски называется, - вывернулся Гарик. - Но в Копенгагене есть такая же, а еще у Андерсена сказка э-э-э… Вот!
- Эрудит, - подытожил я. – Это называется русалка.
- Да-да, - обрадовался Гарик. – Андерсен. Русалка. Еще Пушкин.
- Ага! Русалка на ветвях сидит.
- На ветвях?
- На дубе.
Гарик вздохнул и грустно констатировал:
- У нас не на дубе. У нас в воде.
- Вообще-то, именно в воде ей и место, - сказал я. – А ты уверен, что она тебе не мерещится?
Гарик отвернулся и стал похож на сонного петуха на заборе. Обиделся. Точнее, я не уверен, что он действительно обиделся, но вот если бы я сказал ему про петуха, то точно бы обиделся. Но я, конечно, говорить не стал, а только подумал.
- Ну сам посуди, - продолжал я. – Русалок не существует. Это непреложный факт. Русалка – это сказочный персонаж. Андерсен, Пушкин. На самом деле их не-бы-ва-ет. – На четыре счета я всунул ноги в тапки, но вставать почему-то не стал. – Зато выпили мы вчера много. И ты сам только что говорил, что у тебя глюки.
Гарик шмыгнул носом. На его коротко стриженном затылке было написано скорбное непонимание, как это я, лучший друг, и позволяю себе такое.
- Это все твой контрабандный ром, - наконец сказал он.
Теперь обиделся я.
- Дареному коню…
Гарик вместо ответа снова уставился в иллюминатор.
- И все-таки она настоящая, - сказал он с тоской в голосе.
- И все-таки она вертится, - съязвил я.
- Она не вертится, - возразил Гарик. Он не понял моего сарказма.
- И на том спасибо, - буркнул я.
Русалка, до того неподвижно висевшая в воде, протянула руку и снова постучала в стекло.
- Это не русалка, - сказал я. – Это ламантин.
- Что? – переспросил Гарик.
- Животное такое. Ламантин. Дюгонь. Морская корова (* все эти животные водятся совсем в других местах, но, как будет ясно из дальнейшего повествования, это совершенно неважно).
- Да как у тебя язык поворачивается! – возмутился Гарик. – Такую девушку коровой назвать!
- Морской коровой, - поправил я. – Это не совсем одно и то же.
- И все равно! Будто я не знаю, как морская корова выглядит. Мешок с водорослями. Никакая это не корова, это девушка, притом красавица.
В гневе Гарик ужасен, поэтому я поспешил погасить зарождавшийся в его горячем горском сердце тайфун.
- Хорошо, хорошо. Пусть будет дюгонь.
- И у них у всех зеленые волосы? – ехидно поинтересовался Гарик.
- Ну, - замялся я. – Может, и не у всех. Но перед нами явно экземпляр с волосами.
- А как быть с чешуей? И с купальником? – не сдавался Гарик.
Здесь я не нашелся, что ответить. Действительно, чешуя и купальники для млекопитающих как-то не характерны.
Я вздохнул и начал примеряться, как бы мне встать, пойти почистить зубы и забыть о творящемся за бортом безобразии. Но русалка постучала в третий раз и протянула к иллюминатору ружье. На ее лице появились признаки нетерпения.
- Она чего-то от нас хочет, - сказал Гарик.
- Ну пойди, спроси ее.
- И пойду.
Гарик решительно спрыгнул с ложа.
- Один выходить не имеешь права, - бросил я ему в спину.
- Я и не выходя узнаю, - высокомерно уронил Гарик.
- Ну-ну, - сказал я.
И тут русалка взмахнула своим нерыбьим хвостом и исчезла. То ли надоело ей ждать, когда два толстокожих бегемота перестанут трепаться и проявят интерес к ее персоне, то ли позвала ее какая другая русалка, то ли испугалась она Гарика, однако ее и след простыл.
Мы подождали минут пять, но она больше так и не появилась.
- Вот и ладушки, – сказал я. – Объявляю подъем, зарядку, водные процедуры, завтрак и за работу. Климатическая установка ждет своего часа.
- Ага, - постным голосом согласился Гарик, и мне было отчетливо видно, как жаль ему, что русалка уплыла прежде, чем он познакомился с ней.
Стоя под душем, он, против обыкновения, молчал. Обычно льющаяся с потолка вода вызывает у него желание петь что-нибудь веселенькое на чудно непроизносимом родном грузинском языке, но сегодня я слышал только бурное падение воды на плитки пола. И за завтраком он молчал. Я даже проникся сочувствием к нему. Влюбился он, что ли, в эту русалку?
В семь тридцать я сел, как обычно, нет, не как обычно, а как положено, это будет вернее, к радиопередатчику и минут пятнадцать долбил морзянку на базу о состоянии и показаниях наших приборов. О русалке я, конечно, не заикнулся. Не хватало еще, чтобы ребята на базе меня за свихнувшегося приняли. Хотя, признаюсь, я был убежден, что она не была галлюцинацией. Гарику я мог говорить, что угодно, но сам я в ее подлинности не сомневался.
Когда база дала отбой и отключилась, я развлечения ради запросил «Нейтралитет». Я еще вчера выяснил, что с ними можно через спутниковый передатчик голосом говорить, ну и решил пользоваться этим, пока можно. Сами понимаете, в нашем с Гариком положении с лишним человеком словом перемолвиться – награда.
У микрофона на «Нейтралитете» сидел Димка, их радист, приятный веселый парень. Я спросил его, как дела у туристов, что ели на судне на завтрак, какие виды на погоду в этой части океана. Он мне сообщил, что туристы ведут себя прилично, что вчера один накололся на ядовитого ежа и мается теперь в госпитальном отсеке, что угощают они команду джином тайком от капитана, лангуст идет плохо, зато вчера они поймали черепаху, но отпустили. Погода прекрасная, через четыре дня они идут на какой-то атолл, еще не решили, на какой. Миллионеры – судно зафрахтовали и маршрут сами прокладывают.
Выложив мне все это, Димка вдруг хихикнул и спросил:
- Как Гарику подарок понравился?
- Ты о чем? – подозрительно спросил я. О моем роме он знать не должен был. Контрабанда на то и контрабанда, чтобы о ней никто не знал. А подарок от себя он передать не мог. Для этого ему нужно было как минимум спуститься под воду и пройти через шлюз батисферы. Однако я был вчера недостаточно пьян, чтобы не заметить посетителя на борту. Поэтому димкин вопрос привел меня в недоумение.
- О чем это я? – в свою очередь удивился Димка. – Да о нашем подарке.
Я продолжал строить из себя идиота. Точнее, не строить. Я и в самом деле ничего не понимал.
- Ну да, о нашем, - стрекотал Димка. – Когда мы вчера сюда пришли, Юрик Панков из машинного всем растрезвонил, что внизу под нами батисфера, научный подвиг, двое героев, ведущих отшельнический образ жизни во славу океанологии, и все такое. И между прочим добавил, что у одного из них день рождения, а он даже не может отметить его по-человечески, и друзей пригласить не может, и подарков не получит, будет с напарником минералку глушить и с тоской думать о далеком береге и девушках. Ну, ты же знаешь Юрика. Краснобай еще тот. Наши буржуи слезу, конечно, не пустили и про минералку не поверили, но один из них решил скрасить человеку праздник подарком. Вот я и спрашиваю, как подарок-то? Миллионер ведь интересовался у Юрки, чем Гарика порадовать можно. Извинялся, что не последняя модель, но другого у него просто с собой не было.
- Димон, голова с похмелья пухнет, - соврал я. – Объясни толком, а?
- Ага! – обрадовался Димка. – Значит, правильно они про минералку не поверили. Что пили-то? Небось, текилу?
- Ямайский ром, - гордо признался я.
- Класс! Как только проносите? Нас шмонают будь здоров.
- Так о подарке, - напомнил я.
- Да ружье же, дурья твоя башка! Ружье для подводной охоты!
«Дурья башка» – это у него ласковое выражение. Он всем так говорит. И никто не обижается. Только капитан их этого не слышал – Димка субординацию уважает. Но вот что у меня башка на самом деле дурья, это точно. Русалка стучала в иллюминатор, чтобы показать подарок. Они послали русалку к нам с подарком.
Та-ак! Неплохо звучит, правда? Они послали к нам русалку с подарком ко дню рождения! Это ж надо! Сказать кому – смирительную рубаху наденут.
- Кхм, - многозначительно произнес я. – А как вы его нам переправляли, можно поинтересоваться?
- Во дает! – воскликнул Димка. - Да Фатима к вам минуты четыре стучалась, на рожи ваши перекошенные любовалась. Она нам потом рассказала, как вы выглядели, так наши буржуины разве что по палубе не катались вперемешку с командой. Я даже зауважал этого Саида, что ружье Гарику подарил. Если, говорит, скучно человеку, надо его развеселить. Он от этого подарка удовольствия получил больше, чем вы оба, вместе взятые. А уж о Фатиме и говорить не приходится.
- Да, Фатима – милая девушка, - осторожно сказал я, чтобы что-то сказать.
- А то! Мы тут все от нее без ума. Молимся на нее, можно сказать. Каждый день то конкурс какой устроит, то бал, то соревнование, то еще чего. Вроде со стороны и не звучит – подумаешь, лагерь детский! – а на самом деле все так прикольно, что от желающих отбоя нет. Мы без Фатимы с этими миллионерами от скуки загнулись бы. А как она танцует! М-м-м!
- Так на хвосте и танцует? – спросил я, уже не боясь показаться дураком. Я им уже показался со всех сторон и жаждал только одного – ясности.
- Нет, хвост она снимает, - сказал Димка и зашелся хохотом. Я терпеливо ждал, пока он остановится. Из динамика доносились булькающие рыдания и пронзительный жеребячий визг, перемежающийся гоготом костромского гуся. Постепенно, но не очень скоро все это стихло, потом Димка посопел в микрофон, высморкался, судя по шумовому эффекту, и совершенно серьезно спросил:
- А вы что, поверили, что это настоящая русалка?
- Да, поверили, - холодно сказал я. – Мы вообще романтичные души.
- Вынужден разочаровать, - столь же официально отозвался Димка. – Хвост из латекса на каркасе, шиньон накладной. Ружье только настоящее. Но вы его, похоже, не удостоили…
- Акваланг невидимый, - вставил я.
- Акваланга не было, - вздохнул Димка.
- Акваланга не было? Пятьдесят три метра глубины, четыре минуты, даже больше, и акваланга не было?
- Ага, - подтвердил Димка. – Не было его.
- И ты хочешь, чтобы я поверил в это?
- А ты что, видел акваланг? – огрызнулся Димка.
- Вот именно, что не видел! Что ты мне голову морочишь?
- Тебя заморочишь, как же, - проворчал Димка и сжалился, наконец: - Все дело в том, что Фатима – чемпион мира по апноэ (* апноисты вообще странные люди. В мире существует столько всяческого снаряжения для подводного спорта, позволяющего человеку извлекать максимум удовольствия и пользы из погружений, а эти чудаки ныряют без ничего, только на задержке дыхания). Она ныряет, катается с отцом по белу свету, а в промежутках между соревнованиями и прогулками по белу свету развлекает детей в Каирском аквапарке, причем в этом самом русалочьем костюме. Это у нее хобби такое.
- Хобби, да-да, хобби, все понятно, - произнес я, параллельно думая о том, что и сам мог обо всем этом догадаться. Разве что спутать хобби с заработком.
- Ладно, Вань, привет Гарику, меня тут «Астория» вызывает, – сказал между тем Димка и отключился.
Я посидел тупо за передатчиком, потом хлопнул себя по лбу, крутнулся в кресле, в котором вчера так сладко посидел, и кликнул Гарика.
Гарик все это время сидел в соседнем отсеке и делал вид, что перебирает двигатель наружных манипуляторов. Он, естественно, ничего не слышал, поэтому я имел удовольствие сочно и панорамно обрисовать ему всю эту историю, добавив кое-что от себя.
Дослушав до конца, Гарик залился краской, нет, краской он залился при первом упоминании ружья, а дослушав до конца, он тихонько положил гаечный ключ, вымыл чистые руки и сел на койку. Я деликатно отвернулся и подсел к дисплею компьютера, поиграть в «Сапера». Подорвавшись всего три раза, я услышал за спиной покашливание и робкий голос:
- Выходит, ружье должно лежать возле входного люка. Не унесла же она его наверх.
А Гарик сообразительнее, чем я думал. Правда, соображает он долго, но ведь дотумкал все же! О себе в скобках скажу, что я и вообще не дотумкал. Но это потому, что ружье не интересовало меня в той же мере, что Гарика, и я о нем вообще забыл. Но виду я, конечно, не подал.
- Естественно, должно! - заверил я Гарика. – Иди одевайся, даю разрешение на выход.
Гарик просиял и испарился в направлении шлюзовой камеры. Через десять минут ружье лежало в салоне.
Я не буду описывать ружье, напомню только, что это была модель «Робин Гуд», такую вы всегда можете увидеть в спортивном магазине на Садовой улице. Я лучше опишу лицо Гарика, ибо такого зрелища, как Гарик, рассматривающий подаренное ему ружье, вы не увидите никогда. Нет, и лицо я описывать не стану. У меня просто нет для этого подходящих слов. Я лучше расскажу, что было дальше, хотя боюсь, что вы мне не поверите, поскольку то, что было дальше, настолько неправдоподобно, что история с русалкой, разносящей подарки по батисферам, совершенно меркнет перед дальнейшим поворотом событий.
Я не знаю, существует ли любовь в первого взгляда в массовом, если можно так выразиться, масштабе, но единичный случай подобного явления точно имеется. О том, что Гарик был сражен красотой русалки Фатимы, вы, наверное, уже и сами догадались. Но оказалось, что и Фатима не осталась равнодушной к волоокому взгляду Гарика. Ухитрилась она его разглядеть за толстенным стеклом. В общем, что там рассусоливать – женился Гарик на Фатиме. Между прочим, так и не починив климатическую установку. Свадьбу в Каире играли, в аквапарке. Говорят, тесть его, тот самый Саид, чуть не миллион на это дело отвалил. Я там был, мед, как говорится, пил. Действительно, потрясающе. Фейерверк, фонтаны, иллюминация, свадебный кортеж из тридцати авто, и не «Жигулей» при этом. Теперь у Гарика есть родственники в Египте, и ружье «Байто-люкс», и яхта, и верблюды. Лодки и пирамид, правда, нет, и сундука и бриллиантами тоже, но это дело наживное. Зато акций нефтяных немного есть, на жизнь хватает. Тесть в приданое за невестой дал.
Фонтан в пустынном сквере будет сух,
и будет виться тополиный пух,
а пыльный тополь будет неподвижен.
И будет на углу продажа вишен,
торговля квасом
и размен монет.
К полудню
на киоске «Пиво — воды»
появится табличка «Пива нет»,
и продавщица,
мучась от зевоты,
закроет дверь киоска на засов.
Тут стрелка электрических часов
покажет час,
и сразу полвторого,
и резко остановится на двух.
И все вокруг замрет,
оцепенеет,
и будет четок тополиный пух,
как снег на полотне монументальном.
И как на фотоснимке моментальном,
недвижно будет женщина стоять
и, тоненький мизинец оттопырив,
держать у самых губ стакан воды
с застывшими
недвижно
пузырьками.
И так же
за табачными ларьками
недвижна будет очередь к пивной.
Но тут ударит ливень проливной,
и улица мгновенно опустеет,
и женщина упрячется в подъезд,
где очень скоро ждать ей надоест,
и, босоножки от воды спасая,
она помчит по улице
босая,
и это будет главный эпизод,
где женщина бежит,
и босоножки
у ней в руках,
и лужи в пузырьках,
и вся она от ливня золотится.
Но так же резко ливень прекратится,
и побежит по улице толпа,
и тополя засветится вершина
и в сквере заработает фонтан,
проедет поливальная машина,
в окно киоска будет солнце бить,
и пес из лужи будет воду пить.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
