мир подводный с миром надводным махнулись местами.
Кабанчиковый карась, охота под грибами или рыбалка под травой.
...Я почувствовал карася еще на другом конце пруда. Он тоже меня почуял. Раздул ноздри, втягивая воду, набычил жирный горб и замахал хвостом. Стал бить правым передним плавником в ил. Эх, надо же мне было сесть с подветренной стороны!..
Леска между нами натянулась, как нерв еще за секунду до того, как он клюнул.
- Секи!!! - заорал мой друг Тема.
- Подсак! - завопил я, - Нам его без подсачника не взять - покалечит.
- Здоровый, гад!
Завизжал фрикцион - карась явно пытался завладеть моей снастью.
- Такого надо бы блесной: колебалкой потяжелее! - не унимался напарник.
"Да, колебалкой.. да промеж глаз." - подумал я - "А еще лучше джиг-головкой из ружья. Или чебурахой в брюхо - кишки выпустить..." Тут фрикцион замолчал и леса провисла. В звенящей тишине после секундной оторопи я глянул сквозь толщу воды - карась во весь опор несся к нам. Клубы ила взметались за ним.
- Тикай! - мой голос дал петуха.
- В лес! - с выпученными глазами откликнулся Тема.
Я обрезал лесу, чтоб не бросать дорогой удочки...
- Да, трофейный был бы экземпляр, - мечтательно подытожил Темыч через два часа, сидя у костра в лесу. - Жаль, струхнули...
- Как же, не струхнешь тут.
- За то живы - и на том спасибо.
В том году на карася мы так больше и не ходили. Сходили раза два-три на медведя, да разок на кабана. Вот и вся охота.
Я помню, я стоял перед окном
тяжелого шестого отделенья
и видел парк — не парк, а так, в одном
порядке как бы правильном деревья.
Я видел жизнь на много лет вперед:
как мечется она, себя не зная,
как чаевые, кланяясь, берет.
Как в ящике музыка заказная
сверкает всеми кнопками, игла
у черного шиповика-винила,
поглаживая, стебель напрягла
и выпила; как в ящик обронила
иглою обескровленный бутон
нехитрая механика, защелкав,
как на осколки разлетелся он,
когда-то сотворенный из осколков.
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем,
разросшаяся дырочка укола,
таблицы Менделеева прием
трехразовый, намека никакого
на жизнь мою на много лет вперед
я не нашел. И вот она, голуба,
поет и улыбается беззубо
и чаевые, кланяясь, берет.
2
Я вымучил естественное слово,
я научился к тридцати годам
дыханью помещения жилого,
которое потомку передам:
вдохни мой хлеб, «житан» от слова «жито»
с каннабисом от слова «небеса»,
и плоть мою вдохни, в нее зашито
виденье гробовое: с колеса
срывается, по крови ширясь, обод,
из легких вытесняя кислород,
с экрана исчезает фоторобот —
отцовский лоб и материнский рот —
лицо мое. Смеркается. Потомок,
я говорю поплывшим влево ртом:
как мы вдыхали перья незнакомок,
вдохни в своем немыслимом потом
любви моей с пупырышками кожу
и каплями на донышках ключиц,
я образа ее не обезбожу,
я ниц паду, целуя самый ниц.
И я забуду о тебе, потомок.
Солирующий в кадре голос мой,
он только хора древнего обломок
для будущего и охвачен тьмой...
А как же листья? Общим планом — листья,
на улицах ломается комедь,
за ней по кругу с шапкой ходит тристья
и принимает золото за медь.
И если крупным планом взять глазастый
светильник — в крупный план войдет рука,
но тронуть выключателя не даст ей
сокрытое от оптики пока.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
