Бывший журналист и начинающий писатель Фёдор сидел за столом и, не отрываясь, смотрел на экран монитора, всё поле которого занимал белый лист с заголовком "Безымянный - Блокнот". Печаль Фёдора была вызвана его никчемностью, а сосредоточенность - надеждой, и печаль росла, а сосредоточенность разворачивалась взглядом внутрь. Эх, знать бы заранее...
Летом газету, в которой журналист Фёдор Иванов освещал новости, события и происшествия, перекупил какой-то рекламный магнат и перепрофилировал. Главный редактор пошёл к новому боссу корректором, а весь остальной штат, включая уборщицу, распустили с неплохим выходным пособием. Коллеги сразу бросились предлагать себя в другие издания, и многим повезло. А Фёдор понял, что эта неожиданная свобода - его шанс. И никуда не пошёл.
Дело в том, что он давным-давно решил стать писателем. Даже первую фразу будущей повести придумал: "Эта история началась в те времена, когда деревья подпирали небо, а камыши на берегу пруда казались джунглями". Правда, фраза что-то смутно напоминала, но он решил подумать об этом позже.
Лето закончилось, деньги тоже, повесть не продвинулась дальше первого откровения. Фёдор перебивался гонорарами за мелкие статьи о вреде, пользе, профилактике и витаминах, заказы на которые вместе с необходимыми знаниями получал от соседа по лестничной клетке, врача-гомеопата, за вечерними посиделками. В октябре предприимчивый сосед переквалифицировался в косметологи, надобность в статьях отпала, и Фёдор твёрдо решил засесть за повесть.
Но тут выпал снег.
Человеку, имеющему теплую куртку, меховую шапку, шарф, ботинки на толстой подошве и кожаные перчатки, снег и минусовая температура только в радость. У Фёдора не было ботинок. Остального, правда, тоже не было, но... руки в карманы, свитер под куртку, воротник поднять, трикотажную шапку придавить большими наушниками - и готов зимний прикид. А кроссовки как ни шнуруй, всё равно: одна пробежка по снегу - два дня сушки.
Дальше без денег жить было невозможно, и Фёдор начал обзванивать издательства в поисках работы.
- Журналист? Нет, не требуется. Оставьте телефон на всякий случай, мы вам перезвоним, если что.
- Извините, у нас весь штат занят.
- Какое издательство? Здесь компьютерные курсы. Ну, месяца два уже.
- Теодор, ты, что ли?
- Лёнчик?
Бывший сокурсник Леонид Солицын, ныне главный редактор семейного журнала, долго расспрашивал о жизни, рассказывал об общих знакомых. Но работы не предложил. Напоследок пообещал:
- Слушай, если хоть что-нибудь появится, ты будешь первым.
И ведь не обманул - двух месяцев не прошло, позвонил:
- Теодор, есть работа. Только не знаю...
- Лёнь, я согласен.
- Припекло? Ладно. У нас тут детский писатель то ли заболел, то ли умер, то ли выехал. Короче, уволился. Рубрика "для самых маленьких". Художник есть, ребусник есть, а сказки писать некому. Осилишь?
- Да легко.
- Хорошо, срок - две недели. Завтра можешь за гонораром заехать.
- Спасибо тебе, Лёнь.
Через день Фёдор купил ботинки.
Следующие две недели вместили погулки по городу, поездку к родителям, встречи с друзьями, посиделки в кабаках. И утренний звонок Солицына:
- Привет. Когда сказочку пришлёшь?
- А когда надо, Лёнь?
- Вчера, - хохотнул, - ты что там, совсем мышей не ловишь? Ладно, жду до обеда. Не будет - сам напишу, но ты вернёшь гонорар.
Возвращать было нечего. И теперь Фёдор пялился в экран, пытаясь вспомнить хоть одну сказку после "Колобка" и "Курочки Рябы". "Из редакции ушёл, но яичко не нашёл, а нашёл бы, - мне бы было ха-ра-шо". Встал из-за стола, вышел на балкон, закурил.
Снег падал большими пушистыми хлопьями. Даже не падал, а будто исполнял некий танец: то ускорялся, то замирал, а то и вовсе уходил в сторону, закручивался, образуя мелкие хороводики. Фёдор попытался уловить ритм, не смог, и стал просто смотреть, как медленно меняется окружающий мир: сглаживаются углы, стираются грани, закругляются острые формы, как тонкие чёрные щупальца деревьев постепенно превращаются в белые гигантские кораллы, а брошенные внизу у парадной машинки становятся одинаково белыми глыбами. Ворона, облюбовавшая нижнюю ветку старой липы, спикировала на неё неуклюже, не удержалась, свалилась вместе с небольшим сугробом, перевернулась в воздухе, но у самой земли выровнялась и полетела, медленно и тяжело. В полёте неуместно резко каркнула, и тут же смолкла, будто поперхнулась тишиной.
Фёдор замёрз, вернулся в квартиру, надел куртку и опять вышел на балкон. Совсем рядом - макушка тополя, ещё молодого, с гладкой корой, с которой и снег соскальзывает, не держится. Так быстро вырос, недавно и до второго этажа не доходил. Кто его сажал? Наверное, никто. Сам вырвался. Смешной. Нападавший снег сделал макушку шарообразной, превратив деревце в этакий одуван-переросток.
- Одуванчик! - громко сказал Фёдор.
Тополь наклонил голову. Или показалось?
- Ты меня слышишь?
Тополь трижды энергично кивнул.
- Может, ты и говорить умеешь?
- Умею.
Ну, ясно. Обычное говорящее дерево, ничего особенного. "Я сошла с ума, какая досада" - пропела вынырнувшая из глубин памяти милейшая фрекен Бок.
- Тогда скажи что-нибудь.
- Нет, это ты скажи - кто я, по-твоему?
- Ты - тополь, друг мой.
- Тополь... Друг? Ты сказал - друг?
- Сказал, - согласился Фёдор.
- Тогда, как другу, ответь. Я ведь не знал, что я - тополь, и всем говорил, что одуванчик. Значит, я врал?
- Нет, не значит. Вот смотри, я - человек по имени Фёдор, а ты - тополь по имени Одуванчик. А когда знакомятся, представляются по имени.
- Фёдор. Хорошее имя, почти как Одуванчик.
Глядя на себя со стороны, Фёдор еле сдерживался, чтоб не расхохотаться. Подумать только, посреди зимы стоит себе человек на балконе четвёртого этажа и беседует с деревом. Но мешала какая-то ерунда, мелкая внутренняя ледышка.
- Я хочу признаться, Одуванчик. Это ведь я написал бумагу, заявление на тебя в жилконтору, чтобы ветки спилили, а то пуха слишком много, - на самом деле Фёдор знал, когда должны приехать рабочие, и ушёл в тот день из дома, чтоб не видеть, - тебе было больно?
- Больно было, но теперь всё прошло. Хорошо, что ты сказал. Я не обижаюсь. Расскажи лучше, как ты поживаешь.
- Грустно поживаю. Денег нет, сказка, которую через три часа сдавать, не пишется...
- Хочешь, я тебе помогу?
- Денег дашь?
- Сказку расскажу.
Через час Фёдор вернулся в комнату, разбудил уснувший компьютер и быстро набил название: "История Одуванчика"*.
Ещё через два часа редактор получил почту, прочитал и остался доволен.
Фёдор недолго числился в штате семейного журнала. Он стал детским писателем, и теперь работает дома. Его книги с хорошими иллюстрациями издаются в серии "Для самых маленьких". Лёнчик Солицын иногда обращается к нему за помощью и никогда не получает отказа.
Одуванчик отрастил новые ветки, но пушить перестал. Они с Фёдором часто беседуют на разные темы. Друзьям всегда есть, о чём поговорить.
_________
*История Одуванчика.
Когда он открыл глаза, то сначала увидел Солнце - огромный жаркий цветок. И вокруг него тоже толпились солнышки - жёлтые, мохнатые, на толстых пушистых ножках. "Какой солнечный мир!" - подумал он.
- Вы кто?
- Мы - одуванчики. А ты кто?
- Не знаю. Может быть, я тоже одуванчик?
- Не похоже. Тощий, длинный и без цветка. Прутик какой-то. А ты из чего вырос?
- Из пушинки.
- Ну тогда, может быть, и одуванчик.
Вокруг летали полосатые пчёлы и пёстрые бабочки, но на него никто из них не садился. Только заблудившиеся муравьи изредка доползали до самой макушки, чтоб оглядеться вокруг, и тут же спускались, спеша по своим делам. Ему было одиноко и скучно.
Прошло время, цветы одуванчиков скукожились и закрылись, но вскоре распустились опять - в огромные белые шары. В таком виде они были ещё красивее. Но теперь, чтобы посмотреть на них, нужно было наклоняться - так быстро он рос. Потом пришёл сильный ветер, и шары разлетелись, рассыпавшись на маленькие лёгкие парашютики.
- Ты кто? - донеслось до него как-то из дальнего угла газона.
- Я Одуванчик.
- Ты? Одуванчик? Ха-ха-ха, - захохотали заросли, - какой же ты одуванчик, ты себя видел когда-нибудь?
- Нет, не видел, - грустно признался он. - А вы кто?
- Мы - кусты! Мы живём большой семьёй.
- А можно к вам? Я тоже хочу в большую семью.
- Нет, - отрезали кусты, и больше никогда с ним не разговаривали.
Меж тем, Одуванчик продолжал расти, и однажды смог заглянуть в окно первого этажа ближайшего дома.
На подоконнике в горшочке сидела настоящая красавица и смотрела на него разноцветными глазами.
- Привет! Ты такая красивая! Давай дружить?
- Дружить? А ты кто такой?
- Я - Одуванчик. А ты?
- А я - настоящая благородная Фиалка, и со всякими сорняками водиться не желаю, - ответила красавица и отвернулась.
Когда Одуванчик дотянулся до второго этажа, у него было уже несколько веток, на каждой - плотные зелёные листики, а прочная, заметно утолщившаяся ножка позволяла не гнуться даже под сильным ветром. Только жёлтый цветок на макушке так и не появлялся. И белый шар - тоже.
Зато на балконе... ах, на балконе второго этажа сидел Король одуванчиков - огромный, белый, пушистый - и смотрел круглыми жёлтыми глазищами.
- Ты такой замечательный, настоящий одуванчик!
- Я тебе покажу, как обзываться! Я - кот! Запомни - кот! - воскликнул тот, прыгнул на ветку, цепляясь когтями за нежную кожицу, спустился на землю и убежал.
"Наверное, я всю жизнь буду один" - загрустил Одуванчик, не обнаружив на третьем этаже никого и ничего - только пыльные стёкла закрытых окон. Но тут к нему на голову кто-то сел. "Цветок! - обрадовался Одуванчик, - Наконец-то!".
- Карр! - сказал "цветочек", - здесь, конечно, хорошо, но слишком близко к дому. Дом - это мальчишки, мальчишки - это рогатки, рогатки - это опасность. Жаль, жаль... - и улетел.
Одуванчик проводил взглядом большую серую птицу и тихонечко, чтоб не испугать, пожелал ей удачи.
В тот год, когда Одуванчик смог заглянуть в окна четвертого этажа, произошло два события - хорошее и плохое.
Весной он настороженно следил, как на ветках наряду с привычными почками, из которых должны появиться листики, набухают ещё какие-то, странные. И эти странные лопнули первыми. "Цветы, - понял Одуванчик, - я расцвёл!". Правда, цветы не были жёлтыми и мохнатыми, как положено, но всё равно он очень обрадовался. А потом, когда листья не только вылупились, но и выросли, на месте цветков появился пух. Да-да, самый настоящий белый пух! Его было так много, что, когда усилившийся ветер сдувал пушинки, и они, хоть и не были похожи на парашютики, но прекрасно летали, казалось, что пошёл снег. Тёплый мягкий снег. "Значит, я всё-таки настоящий одуванчик. Только большой." - гордился он и немножко встряхивал ветками, помогая ветру. Он даже с жильцами четвёртого этажа - пучком нецветущей зелени в горшке и завядшим букетом в вазе - не стал знакомиться, так был занят собой.
Второе событие, неожиданное и страшное, случилось осенью. Сначала Одуванчик, не подозревая дурного, с любопытством смотрел на подъехавшую машину, на то, как из неё вырастает длинная железная рука, как рука поднимается вверх, неся в ладони человека. Что-то взвизгнуло и громко равномерно зарычало...
Ему спилили ветки, оставив коротенькие культи, и подрезали макушку. Одуванчик сразу же сильно заболел. И заснул, потому что все больные много спят, чтоб скорей поправиться.
- Одуванчик!
Сон слетел легко, как пух, как парящие вокруг снежинки. Человек, стоявший на балконе четвёртого этажа, звал его! Они стали разговаривать, и Одуванчик узнал, кто он на самом деле. Оказалось, он - тополь. Это была приятная новость, потому что тополь - это дерево, а деревья живут гораздо дольше, чем цветы, кусты и даже коты. Вторая новость была неприятной: человек признался, что именно из-за него у Одуванчика спилили ветки. Но тогда они ещё не были друзьями, и Одуванчик его не только простил, но и помог - подарил свою историю, чтобы человек смог написать сказку. Ведь настоящий друг всегда верит другу, никогда не обманывает и предлагает свою помощь, даже если друг его об этом не просит.
Сто часов счастья...
Разве этого мало?
Я его, как песок золотой,
намывала,
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по капле,
по искре, по блестке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок
от каждой звезды и березки...
Сколько дней проводила
за счастьем в погоне
на продрогшем перроне,
в гремящем вагоне,
в час отлета его настигала
на аэродроме,
обнимала его, согревала
в нетопленном доме.
Ворожила над ним, колдовала...
Случалось, бывало,
что из горького горя
я счастье свое добывала.
Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце
лениво, спесиво,
чтоб за малую малость
оно говорило "спасибо".
Сто часов счастья,
чистейшего, без обмана.
Сто часов счастья!
Разве этого мало?
1962
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
