Надежда Петровна Кукуева была довольна своей жизнью, в целом. Всё вроде не хуже, чем у других. И работа, и семья, и квартира двухкомнатная – не стыдно смотреть людям в глаза.
Работала Надежда Петровна педагогом, преподавала русский язык и литературу в средней школе. Муж, Лёнчик Кукуев, тоже не злодей и не лодырь – мастер на большом заводе. Сын Валька – подросток, пил крови, как подросткам положено, – не больше и не меньше.
Утром Надежда Петровна с достоинством шла на работу. Идти недалеко, ибо жила она в том же районе, в котором находится школа. Дети кричали издали: *Здрасьнадеждапитрна*. Кукуева здоровалась солидно, сдержанно.
Она вообще – женщина солидная, весит более ста килограммов, но это нестрашно – замуж ей не выходить, Лёнчик возле неё. Для школьного коллектива быть замужем – это признак состоятельности и определенности, потому что школа не любит вертлявости и расхлябанности. Каждому про каждого известно, каждый про каждого – ночью разбуди – расскажет, сколько детей, есть ли приусадебный участок и с кем встречает Новый Год.
Самая большая часть учительниц – разведёнки лет тридцати-сорока. Они обычно кучкуются отдельно, ходят на посиделки друг к другу. Школа знает, что им непросто тянуть детей и снисходительна к частым больничным листам. Иногда Надежда Петровна возмущается, не со злости, а для порядка, что было у нее в среду окно между вторым и четвертым уроком, можно было тетради проверить, а ей замену всучили, но завуч, Оксана Робертовна,красавица пятидесяти семи отцветающих лет, всегда в ответ вздыхает, что, мол, Надежда Петровна, Вы же должны понимать, что не у всех жизнь складывается удачно ( имея в виду, конечно, Кукуеву), половина педагогического коллектива должна на больничном сидеть, ТАК КАК ПОМОЧЬ НЕКОМУ – это Оксана Робертовна говорит всегда многозначительным шепотом.
Ценны в такие минуты замены для Надежды Петровны – заслуги её признаны, она-то замужем.
Лёнчик, если уж говорить как есть, три раза в неделю наливается пивком и приходит домой с осоловевшими круглыми глазами.
Беседы его с супругой происходят по одному и тому же сценарию, когда Надежда Петровна переходит на фальцет и начинает орать такие фразы : * Нализался, скотина*, *Сколько раз уже можно говорить, чтоб не пил*, *Сдохнешь от цирроза, не приду на могилу плюнуть*, а Лёнчик отвечает нагло и уверенно, что это не он, и, понятен хрен, не нализался ни разу, что кто из них скотина – это еще надо проверить, потому что с ее центнером весу как раз на скотину в профиль смахивает именно жена. (Лёнчик – малёхонький, худой живчик).
И всегда добавляет, что цирроз пусть Надежда Петровна пошлёт своей матери в город Л. в тридцати километрах от их большого и красивого города – пусть злобная старуха, безостановочно клюющая зятя и в глаза, и заочно, подавится и циррозом, и ядовитой слюной.
Потом обычно Лёнчик цепляется к Вальке, что не так одевается, дружит не с теми ребятами, Валька истерично орёт в ответ, как его достали *родственнички*, и Лёнчик, исполнивший бенефис, правда, не дождавшийся аплодисментов, спокойно валится спать на диван в зале, чтобы на завтра кланяться перед женой с заверениями в неземной любви и преданности.
Такие минуты Надежда Петровна ценит и чувствует, как становится она еще выше и фундаментальней, понимая, что пресмыкающийся Лёнчик дорожит ее присутствием в своей жизни.
Самое страшное для Кукуевой, страшнее может быть только смерть, - стать вот такой же разведёнкой, чтобы в школе начали жалеть и говорить, что её, Надежду Петровну, надо понять, ибо ПОМОЧЬ ЕЙ НЕКОМУ.
Есть ещё одна категория учительниц в школе, которых жалеют, но уже не шёпотом, ибо как раз в шёпоте-то есть чёткое понимание, что хотя бы эти, разведённые, НОРМАЛЬНЫЕ, а жалеют иногда скорбным голосом, а чаще ехидно и злобно – старых дев.
Вот им как раз не устают напомнить, что раз уж так уж, то ничего не поделаешь – именно они должны в виду отсутствия четко выраженной семьи идти с ребятами в поход, убирать территорию, безропотно подменять других учителей и готовиться к молодёжным слётам.
Надежда Петровна помнит, как в прошлой четверти распределяли участки для уборки территории, и ей должен был отойти самый ненавистный участок – школьный стадион, на котором придурочные жители района выгуливают собак, гадящих и лающих одновременно.
Надежда Петровна тогда раскраснелась, расшумелась, что все в школе знают, что уборка такого участка занимает больше времени, чем остальных, из-за собачьего – она даже не могла подобрать слова, пока вспомнила с трудом – испражнения, а у неё – и голосом громким подчеркнула – СЕМЬЯ, значит, и территорию эту должен убирать другой класс, к примеру, восьмой Б, где классный руководитель – Тамара Геннадьевна, тоже филолог, но времени у неё побольше свободного...
Все тогда и смотрели, и смотрели, и смотрели на Тамару Геннадьевну, она же прятала глаза, молчала. Понятно, что же хорошего, когда тридцать восемь, а за спиной ни мужа, ни ребёнка.
Так вот и получилось, что ненавистный участок достался незамужней Тамаре Геннадьевне, раз она промолчала, а уж со своей-то территорией Кукуева справлялась не задерживаясь.
Надежда Петровна тогда поняла, что коллеги её поддерживают – это было правильно, потому что на хозяйство у женщины с семьёй времени должно уходить больше, ведь варить на троих, двое из которых – мужики здоровые – говорила себе Надежда Петровна ( и Лёнчик, и Валька сложения были некрупного, субтильного даже), - ведь варить на троих – ещё раз повторяла себе Надежда Петровна – это уже не на одного.
Сама Тамара Геннадьевна Надежде Петровне не нравилась, потому что абсолютно всё - в Надежды Петровны представлении в коллеге- было НЕПРАВИЛЬНО.
Сама Кукуева считала, к примеру, что любое сочинение должно начинаться планом. Ученик – она всегда это говорила ребятам – обязан предоставить педагогу ход изложения мыслей и строго придерживаться этого самого плана, ведь сочинение – это не хаос и метания, это взгляд на мир, спокойный и взвешенный.
За двадцать пять лет преподавательской деятельности все ученики Надежды Петровны привыкли к тому, что без плана сочинение сдавать нельзя, иначе, в лучшем случае, оценка будет снижена.
Тамара Геннадьевна никогда плана не требовала и, наоборот, всегда говорила на секции русоведов, что следование схеме уничтожает в ребёнке творческое начало и поколение роботов. растит
Надежда Петровна проводила факультатив по литературе положенный час, а если у ребят и оставались какие-то вопросы, то они – и вопросы и ребята – могли подождать до следующей недели.
Тамара Геннадьевна засиживалась с учениками до вечера, причём, они могли и спорить, и кричать, обвиняя друг друга в концептуализме.
Да и вообще, времени у Надежды Петровны не было ни на концерты ходить, ни на гастрольные спектакли – то мать прихворает в маленьком городе Л. за тридцать километров от их большого и красивого города, то Лёнчик надебоширится так, что нет настроения на белый свет смотреть, то Валька что-то не поделит с пацанами в школе – слава богу, что хоть в соседней, не своей, а то стыда не оберешься.
Тамара же Геннадьевна щебечет, как птичка, - и похожа на воробья – маленькая и остроносая – вчера ходила на концерт, позавчера на гастроли, а через неделю на выставку – где же ей понять загнанную Надежду Петровну, потому и пройдётся в учительской как бы невзначай:* Как, Надежда Петровна, Вы не ходили на *Трамвай Желание*?, *Ой, Надежда Петровна, Вы не читали *Убить пересмешника*?
Все в учительской замолкают и смотрят, смотрят, смотрят на Надежду Петровну так, как будто именно вчера именно она и убила этого ужасного пересмешника – знать бы хотя бы, кто он такой.
Надежде Петровне Кукуевой судьба ничего не подарила *за так*, всё доставалось не благодаря, а вопреки.
Мать растила её одна, отца посадили, когда Наде было пять лет.
Когда она подросла, услышала, как соседка из пятнадцатой квартиры Роза рассказывала о ней подруге на улице, что вот идет девочка, крупная такая, некрасивая, так её отец ударил мать топором, когда был пьяный, хорошо, что не на смерть.
Мать ничего об отце не рассказывала, на расспросы не отвечала, говорила одно – был да сплыл.
Мать всё время боялась, что Надька не выучится, а станет, как она, нянечкой в больнице, что высокая, полная, несовременная дочка не найдёт мужа, останется в их городе сохнуть и вянуть – стращала этим дочь с утра и до вечера.
Отсюда Лёнчик, потому что других отродясь и не было, отсюда и филологический факультет, потому что именно там и именно в этот год был недобор, где ж тут пересмешника поместить?
Обиду ж, как оказалось, Надежда Петровна запомнила и разговоры в учительской запомнила тоже. Однажды зашла она в учительскую, а в углу беседовали Тамара Геннадьевна и Генрих Матвеевич, старомодный учитель физики, работавший у них последний год перед выходом на пенсию.
Они Надежду Петровну не заметили, говорили тихо, Тамара Геннадьевна нервничала, слышались в голосе слёзы.
- Что Вы, милая, - Генрих Матвеевич был, как всегда, любезен, - что Вы на неё внимание обращаете? Все знают, что Кукуева – училка, не очень умная и не очень образованная. А Вы плачете из-за неё.
Надежде Петровне тогда было ух, как не по себе. Необразованная, называете?
Не стала она говорить коллегам, что слышала их разговор, а для себя решила, что такого не может быть, чтобы она не переплюнула Тамару Геннадьевну.
На следующий день кто-то в учительской завёл разговор, что в местный Драматический Театр пришел новый режиссёр, многообещающий, с интересной фамилией Овцеводов – ДымнО. Этот самый режиссер поставил *Трех сестер* Чехова и, возможно, постановка будет интересной.
Премьера намечается на сегодня.
Жаль, - говорили в учительской, - Тамара Геннадьевна прихворала, уж, она бы точно премьеру не пропустила бы...
У Надежды Петровны возникло ощущение выросших крыльев.
Она, и никто другой, с утомленным и пресыщенным выражением лица будет рассказывать завтра в учительской как бы невзначай, что вечером была занята, так сказать, ходила на премьеру спектакля.
Думала, что в ответ на удивленные возгласы коллег заметит небрежно, что каждый интеллигентный человек обязан посещать театр, что-что, а классику так и подавно, ведь мы же учим этому детей.
Надежда Петровна возликовала, решив про себя, что *Три сестры* победят пресловутого *Пересмешника*.
Этот вечер должен был стать вечером её победы и её триумфа, которые делить она не будет ни с кем.
Когда Надежда Петровна позвонила в театральную кассу, чтобы узнать, есть ли билеты, ей показалось, что голос кассирши был встревоженным и нервным, но кассирша заверила Кукуеву, что билеты еще есть и купить их можно будет непосредственно перед самим спектаклем.
Надежда Петровна решила идти в театр одна.
Две приятельницы, близнецы Нина и Зина, её бы не поняли, ибо ходили в театр один раз в жизни на детский утренник по мотивам сказки *Аленький цветочек*, а Лёнчику она и не предложила.
Майский город выглядел вечером праздничным, а Театр – нарядным.
Единственным, что обеспокоило Надежду Петровну, было то, что ни перед театром, ни в фойе, ни в театральном туалете не было ни одного человека, но Кукуева решила, что народ уже собрался в зале.
Спектакль должен был начаться в восемь. В восемь часов и пять минут в театральном зале местного Драматического Театра красивого и большого города сидела одна Надежда Петровна Кукуева.
За кулисами подающий большие надежды Овцеводов – ДымнО кричал на администратора и театральную кассиршу, что не было организованной, как положено, рекламы, что в городе никто толком не знает о премьере, что ему стыдно смотреть в глаза единственной зрительнице, и, узнай об этом Антон Павлович, он бы умер еще несколько раз как минимум.
Больше всего на свете Овцеводов – ДымнО любил театр, и в этот вечер он принял решение – ИГРАТЬ, играть для одной- единственной зрительницы.
Когда Надежда Петровна поняла, что большой творческий коллектив будет стараться для нее одной, что Ольга состарится, работая в гимназии, Солёный расправится с Тузенбахом, Наташа захватит огромный дом, а Маша расстанется с Вершининым – и всё это только ради нее, ради Надежды Петровны Кукуевой, крупной, немолодой, не совсем образованной и совсем не очень счастливой , она осознала, что это неправильно, но ей в этом четком представлении о неправильности происходящего было спокойно и мило.
Она проплакала весь спектакль – и над судьбой Ольги, и над судьбой Маши, и над многими другими судьбами.
После спектакля Овцеводов-ДымнО полюбил театр еще больше, хотя казалось, что это невозможно. Он пришел к выводу, что театр способен абсолютно на всё – даже на катарсис актеров, играющих спектакль перед единственным зрителем. Актрисы, игравшие сестер Ольгу, Машу и Ирину, признавались ему, что видели в одинокой Кукуевой кто - Россию, кто – собственную мать, а кто – соседку Клаву из второго подъезда.
Дома Лёнчик спросил Надежду Петровну: *Как там Чехов, съел орехи?*
Из слез, дистиллированных зрачком,
гортань мне омывающих, наружу
не пущенных и там, под мозжечком,
образовавших ледяную лужу,
из ночи, перепачканной трубой,
превосходящей мужеский капризнак,
из крови, столь испорченной тобой,
- и тем верней - я создаю твой призрак,
и мне, как псу, не оторвать глаза
от перекрестка, где многоголосо
остервенело лают тормоза,
когда в толпу сбиваются колеса
троллейбусов, когда на красный свет
бежит твой призрак, страх перед которым
присущ скорее глохнущим моторам,
чем шоферам. И если это бред,
ночной мой бред, тогда - сожми виски.
Но тяжкий бред ночной непрерываем
будильником, грохочущим трамваем,
огромный город рвущим на куски,
как белый лист, где сказано "прощай".
Но уничтожив адрес на конверте,
ты входишь в дом, чьи комнаты лишай
забвения стрижет, и мысль о смерти
приюта ищет в меркнущем уме
на ощупь, как случайный обитатель
чужой квартиры пальцами во тьме
по стенам шарит в страхе выключатель.
1969
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
