Война - это совершенно другой тип существования. Бесповоротно, кошмарно взрывающий привычные ориентиры. У войны есть такое измерение, которое не схватывается никакими проекциями...
Из интервью с философом, преподавателем РГГУ Еленой Петровской.
Современная война напоминает исполнение менуэта на футбольном поле. Ах, как мы сейчас вам врежем! Вы же, в свою очередь, нам всенепременно ответите. А потом снова будет наш черёд.
Происходящее освещается нервными вспышками-поцелуями встречающихся в небе ракет.
Бух! Трах! И, соответственно, тарарах.
Работают кафетерии и магазины, обыватели нервно всматриваются в бегущие новостные строки – я за восемь военных дней отравилась политикой настолько, что не в силах сейчас видеть даже прогноз погоды.
Военные события должны впрыскиваться в вены неукоснительно и безостановочно.Я жажду получить свою дозу, алкая и не насыщаясь, - ракета упала, ракета запущена, угроза терракта, терракт, сводка из города С.- сводка прерывается более тяжелым и более гнетущим сообщением из города А. – пострадали, пострадали, пострадали, разрушено, уничтожено, выполняйте инструкции, не удаляйтесь от защищенных мест.
В этот же день, вечером, можно пойти в магазин и насладиться калейдоскопом столь приятно и вовремя сниженных цен. Можно сделать покупку, вернуться, включить телевизор и, окончательно ополоумев от цифр, сухо определяющих количество не успевших прилететь ко мне в гости ракет, радостно и светло войти с головой в *Кулинарный поединок*. Это современная война, полностью сносящая крышу абсурдом происходящего и переживаемого.
Пальмы, нега израильского юга, приморские и запустынные города, бьющее в окна солнце-лапушка, уже уставшее по-летнему грызть и не начавшее покрываться сухой и жесткой зимней пленкой серого песка, – всё это вмиг перечеркивается страшной, никогда ранее не слыханной, на генном уровне впитанной в костный мозг, спасающей жизнь и командующей – БЕГИ – сиреной, одной, двумя, тремя, с интервалами в пять-десять-тридцать минут.
Бросай всё, хватай детей, всовывай под мышку испуганных домовых – кошку или собаку, тащи за собой окаменевших стариков - сейчас неважно, ПРЯЧЬСЯ! Сирена застает по дороге туда, обратно, в ванной, в туалете, на остановке, в автобусе, на работе, дома, ночью, в полдень. Она жёстка и бескомпромиссна, ибо к тебе в светлый ноябрьский, по большому счету, в общем, летний день летит Смерть.
Современная война дарит тебе в ЭТОМ городе минуту, дабы столь любимое и столь жалкое в эти мгновения, родное и дорогое тельце ввинтить в любую выемку, ущелье, овражек – ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ...
Сердце выплясывает тарантеллу, уши прижаты, руки трясутся, кроме *Бл...дь, сколько же можно*, на ум не приходит ничего. Вернее, чувство есть – чувство отчаянья.Грохочет, взрывается, может, близко, а, может, далеко,а, может...Понятно и так – что может быть...
Плавно и элегантно ( стальной цвет – цвет аристократизма) на балконы, на огороды, да и просто на улицы вспархивают осколки. У меня тоже есть один, небольшой.К моей коллеге по работе прилетел более основательный, как бутылка шампанского. Хорошо, детей успели эвакуировать.
Простреливаются дороги, военная чехарда мобилизует резервистов.Их счёт идет на десятки тысяч. В Доме престарелых в воздухе атмосфера всеобщего сумасшествия. Даже дементные старики чувствуют выброс массового адреналина, мы мечемся среди них, отсчитывая минуты до возвращения домой.
Самое страшное – это дорога, ибо всё уже давно и основательно изучено – люди, живущие в домах с бетонированными комнатами, немедленно зайти туда!
Не имеющие подобных комнат (я, мои друзья и мои родители), выйти на лестничную клетку – там нет окон, меньше шансов погибнуть от осколков стекла.
Тем, кто находится неподалеку от бомбоубежищ, схватить ноги в руки и нестись туда, не останавливаясь.
Тем, кто в этот момент оказался на улице, ИСКАТЬ БЕЗОПАСНОЕ МЕСТО В ТЕЧЕНИЕ МИНУТЫ, не сумевшим найти - лечь на землю, прикрыв голову руками.
Страшно.
В первый день войны я выходила из дома на работу четыре часа, собирая себя с объяснениями, что крупная тётка, валяющаяся на тротуаре под вой и взрывы, – это практически норма и реальность современного Израиля.
Я никак не могла самой себе ответить, что же так страшит меня в этом мероприятии – повалиться и остаться на земле минуту ДО и десять минут ПОСЛЕ взрыва.
Была шокирована, осознав, что меня волнует ЛЮДСКОЕ МНЕНИЕ прохожих и то, что я могу не соответствовать их, прохожих, представлениям о приличиях.
Я, ведущая тренинг личностного роста, я, красящая ногти в малиново-зеленые цвета, я, находящая зимой свитера с низко прочерченным декольте, ВОЛНУЮСЬ не соответствовать.
О, привет, советский человек, живущий извечно внутри,знающий, когда можно и когда нельзя носить белое, голосовать *против*, убежденный в правильности одного и не более мнения.
Этот человек, уничтожаемый десятилетиями, вечен, ибо бессмысленно ему объяснить, что люди, сиречь случайные прохожие, будут плевать на то, что кто-то развалился на газоне и дрожит, вибрируя с воем в унисон.
Свободному априори наплевать на то, что кто-то недоволен тобой на перекрестке улицы МаапилИм, как-раз неподалеку от пиццерии.
Свободный живет, раб оглядывается.
Я осознала и поняла, что лягу, повалюсь на брюшко, даже, если рабу внутри и станет в эти минуты дискомфортно физически и морально, он перетерпит, ведь случается и так, что на мой город падают одновременно по 16 ракет...
И каждая из них – убийца.
Вечная память братьям Стругацким, я иду на работу по их Зоне, вымершей и пропитанной страхом. Людей нет, животных нет, улицы пусты, машины проезжают мимо, сосредоточенно считая перекрестки до своих домов. Солнце и воздух ликуют в одиночку. Бархатный сезон в безмолвии и напряжении.
Война смещает, деформирует и называет вещи другими именами. Сын после очередной бомбежки сообщает, что его подруга уезжает к тетушке на север, и мама подруги готова захватить с собой и моего детёныша. Моя первая реакция – НЕТ, ты будешь здесь и будешь со мной.
Позже я осознаю, что значит *со мной*, что я ничего не смогу сделать и никак не смогу его защитить, поэтому через день он уезжает к чужим людям в чужой дом. Я,чокнутая и щепетильная в нормальной жизни, не знаю ни адреса, ни телефона, ни имени приютивших моего ребенка людей.
Ребенок же адекватен в совершенно неадекватном менуэте на футбольном поле.
-Привет!
-Привет!
-Ты мне не звонишь.
-Да, но я занят своими делами.
-А если меня убили?
-Мам, если бы это произошло, я бы уже знал.
...Страшно хочется простой человеческой слабости, в кого-то вжаться и стать маленькой, почему-то вытащила из шкафа игрушки – фарфорового слоника, родившегося на Мармарисе, немецкую мышку-малютку с кожаными ушками и таким же хвостом, немецкого опять-таки поросенка с пятачком, умильно светящимся в темноте, и двух зеленых лягушек. Одна лягушка держит в растопыренных пальчиках слово *love*.
Да-да, именно этого и хочется - любви и покоя.
А мне нужно идти к пациентам и внушать им уверенность если не в завтрашнем дне, то хотя бы в ближайшей десятиминутке. Я есть, но это самое *я* приходит к ним без всякой уверенности, даже лягушонок с любовью остается дома.
Дома , помимо лягушонка, есть лестничная клетка, вроде как безопасная, и есть шоколад.
Да ещё в сумке лежит привезенная братом из Киева икона, посвященная Святой Марине – великомученице. Я не очень уверена в том, что еврейка и иконы – тождественные понятия, но факты – как говорят – вещь неумолимая.Мне посчастливилось ни разу не попасть под обстрел по дороге – ни на работу, ни домой.
Так и ношу их в сумке по соседству уже после войны – осколок и икону...
В тот год была неделя без среды
И уговор, что послезавтра съеду.
Из вторника вели твои следы
В никак не наступающую среду.
Я понимал, что это чепуха,
Похмельный крен в моем рассудке хмуром,
Но прилипающим к стеклу лемуром
Я говорил с тобой из четверга.
Висела в сердце взорванная мина.
Стояла ночь, как виноватый гость.
Тогда пришли. И малый атлас мира
Повесили на календарный гвоздь.
Я жил, еще дыша и наблюдая,
Мне зеркало шептало: "Не грусти!"
Но жизнь была как рыба молодая,
Обглоданная ночью до кости, –
В квартире, звездным оловом пропахшей,
Она дрожала хордовой струной.
И я листок твоей среды пропавшей
Подклеил в атлас мира отрывной.
Среда была на полдороге к Минску,
Где тень моя протягивала миску
Из четверга, сквозь полог слюдяной.
В тот год часы прозрачные редели
На западе, где небо зеленей, –
Но это ложь. Среда в твоей неделе
Была всегда. И пятница за ней,
Когда сгорели календарь и карта.
И в пустоте квартиры неземной
Я в руки брал то Гуссерля, то Канта,
И пел с листа. И ты была со мной.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
