Ильич очень любил электричество - обладая железной волей, часами мог, оцепенев, смотреть на лампочку и размышлять о его Великой преобразовательной сущности, ни разу даже не мигнув. Правда от этого у него постоянно слезились глаза, и он уже ничего не видел вокруг. Товарищи по партии очень переживали за зрение вождя и упросили разных светил науки, чтобы те строго-настрого запретили Ильичу часами рассматривать лампочку, не мигая ни разу. Ильич, кроме сущности электричества, любил товарищей по партии, а также слушать советы разных научных людей и никак не мог расстраивать товарищей и светил, не расстраиваясь сам. Но и не думать о Великой преобразовательной сущности он тоже не мог! Решая эту дилемму, со свойственной ему находчивостью и решительностью, Ильич, когда на него накатывала необходимость размышлять о великой преобразовательной сущности, завел себе в привычку надевать на голову ведро для защиты зрения и уже в таком виде смотрел на лампочку.
Увидев Ильича с ведром на голове, Мария Ильинична сразу вешала на дверь кабинета табличку «Не беспокоить!», неплотно прикрывала дверь, чтобы осталась небольшая щель и вызывала телеграфом известного английского фантаста Герберта Уэллса. Герберт Уэллс, смотря в щель, даже привставал на цыпочки и, также как Ильич, цепенел на несколько часов, созерцая размышляющего вождя. Потом, вернувшись в свой буржуазный Лондон, известный фантаст писал новые главы к роману «Человек-невидимка».
Облетали дворовые вязы,
длился проливня шепот бессвязный,
месяц плавал по лужам, рябя,
и созвездья сочились, как язвы,
августейший ландшафт серебря.
И в таком алматинском пейзаже
шел я к дому от кореша Саши,
бередя в юниорской душе
жажду быть не умнее, но старше,
и взрослее казаться уже.
Хоть и был я подростком, который
увлекался Кораном и Торой
(мама – Гуля, но папа – еврей),
я дружил со спиртной стеклотарой
и травой конопляных кровей.
В общем, шел я к себе торопливо,
потребляя чимкентское пиво,
тлел окурок, меж пальцев дрожа,
как внезапно – о, дивное диво! –
под ногами увидел ежа.
Семенивший к фонарному свету,
как он вляпался в непогодь эту,
из каких занесло палестин?
Ничего не осталось поэту,
как с собою его понести.
Ливни лили и парки редели,
но в субботу четвертой недели
мой иглавный, игливый мой друг
не на шутку в иглушечном теле
обнаружил летальный недуг.
Беспокойный, прекрасный и кроткий,
обитатель картонной коробки,
неподвижные лапки в траве –
кто мне скажет, зачем столь короткий
срок земной был отпущен тебе?
Хлеб не тронут, вода не испита,
то есть, песня последняя спета;
шелестит календарь, не дожит.
Такова неизбежная смета,
по которой и мне надлежит.
Ах ты, ежик, иголка к иголке,
не понять ни тебе, ни Ерболке
почему, непогоду трубя,
воздух сумерек, гулкий и колкий,
неживым обнаружил тебя.
Отчего, не ответит никто нам,
все мы – ежики в мире картонном,
электрическом и электронном,
краткосрочное племя ничьё.
Вопреки и Коранам, и Торам,
мы сгнием неглубоким по норам,
а не в небо уйдем, за которым,
нет в помине ни бога, ни чё…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
