Старый матёрый вожак и три молодых переярка быстро бежали в густой высокой траве, скрывавшей их целиком от постороннего глаза. Волки шли по зимней привычке, гуськом, хоть снега не было, и ступать след в след не было никакой необходимости. Но матёрый учил молодых сложной охотничьей науке, и заставлял делать по-своему. Строптивых и нерадивых безжалостно трепал за загривок, а то и больно тяпал острыми, как ножи, клыками за бока и лапы.
Стая была голодна и была готова на всё, – рвалась в драку. Матёрый то и дело останавливал бег и, взойдя на ближайший пригорок, зорко осматривал местность, а главное – прислушивался: не послышится ли в отдалении лай собак или воронье карканье. И то, и другое явно сулило добычу! Собаки означали деревню или пасшееся в степи стадо, вороны – какую-нибудь крупную палую дичь, возле которой они кормились. Последнее было даже лучше, – не пришлось бы грызться с собаками и увёртываться от дреколья и топоров разъярённых деревенских мужиков, с зарезанной овцой или молодым телёнком на спине.
У матёрого был великолепный слух, впрочем как и у всех серых хищников, и слышал он на несколько вёрст вокруг. Но никаких звуков в степи не было, и стая продолжила свой стремительный бег по бездорожью. Один из переярков заметил сбоку зашуршавшего травой суслика и опрометью ринулся его догонять, суслик стремглав пробежал несколько метров и, спасаясь от преследования, быстро юркнул в барсучью нору. Нерасторопный переярок свирепо подлетел к норе, ничего не понимая, оглядываясь по сторонам в поисках исчезнувшей «пищи». Принялся быстро разгребать, рыть передними лапами землю, пытаясь просунуть морду в нору. Матёрый подбежал к нему и несильно куснул за загривок. Переярок жалобно взвизгнул, отпрянул трусливо от вожака и, виновато поджав хвост, вернулся в стаю. Волки побежали дальше…
Борька вместе со старым опытным чабаном, мусульманином Абакаром, пас в степи огромную отару овец своего хозяина, зажиточного яицкого старшины. Борис был подпаском, и это была его первая батрацкая весна. Овцы мирно паслись на склоне невысокого сырта, выщипывая мягкими губами траву у подножья. Разморенные полуденным зноем сторожевые овчарки, норовили спрятаться в тень под редко где растущими кустами. Лениво разлеглись в кушерях, вывалив красные влажные языки и тяжело поводя боками. Старый Абакар – невольник старшины, беспаспортный бродяга, которых много шлялось тогда в яицких и оренбургских степях, раскладывал у шалаша костёр. Вынув средних размеров, закопченный медный котёл, гортанно окликнул Бориса:
– Эй, слышь, малец, ходи сюда.
Борис, делавший обход стада, неторопливо подошёл к шалашу.
– Давай, сбегай к реке за водой, похлёбку варить будем, – сказал пастух, протягивая котёл.
Молодой казачок весело пошёл к недалёкому отсюда берегу Чагана. Спустился в неглубокий, с кривыми глинистыми промоинами, овраг, густо поросший на дне колючим кустарником, а у самой воды – камышом. Да и степной бурьян до того разросся в овраге за лето, что местами доходил Борису до пояса. Раздвигая свободной рукой траву, притаптывая её ногами, парень стал с опаской пробираться к берегу. Погода стояла безветренная, сухая и в нос Борису сразу же шибанула острая, смердящая вонь звериного логова. В кустах тёрна послышалось какое-то приглушённое скуление и повизгивание. Казачок остановился, привлечённый непонятным шумом, подошёл ближе и остолбенел. У самого склона оврага, сбоку куста было вырыто небольшое углубление – нора. В ней барахталось и скулило шесть рыжеватой окраски щенят с острыми прямыми ушами и остренькими мордочками. «Волки!» – понял парнишка. Он почему-то обрадовался находке, быстро сбегал к реке за водой, и на обратном пути схватил на руки одного волчонка.
Когда он вернулся к отаре, собаки мигом вскочили на ноги, – почуяли волчьего детёныша. Глухо заворчали, загавкали, крутя хвостами и щетинясь загривками. Борис прямиком направился к шалашу.
– Гляди, дядька Абакар, я волчонка у реки в овраге нашёл. Там их целый выводок, а волчицы нет. Видать сдохла или охотники подстрелили.
– Она на охоте, и хозяин её – тоже, – с уверенностью знающего человека сказал пастух Абакар. – А ты зря щенка прибылого унёс, волчица искать станет, сюда по твоему следу придёт, начнёт в отместку овец резать… Отнеси сейчас же щенка обратно в логово, да смотри, на сучку не нарвись, не то плохо тебе будет.
Борис, вняв совету бывалого человека, быстро смотался в овраг и вернул на место взятого в логове волчонка. Волчицы к счастью ещё не было. Молодой казачок поспешил скорее ретироваться от греха. У шалаша старый Абакар помешивал деревянной ложкой с длинным черенком дымящееся варево в котле, плотно стоявшем в чёрном металлическом обруче на трёх ножках – тагане. То и дело, предварительно подув в ложку, он пробовал юшку, крякал от удовольствия, степенно разглаживал жилистой, сухой рукой большие, пышные, белые от седины усы и бороду.
– Надо уводить отару в другое место, дядька Аабакар, – сказал Боря, присаживаясь на корточки у костра. – Если волки поселились по соседству – добра не жди.
– Ничего ты не знаешь, малец, – зацокал языком, покачал недовольно головой старый пастух. – Это не волки с нами поселились, а мы пришли к их логовищу. Волчица ведь потомство мечет в одном и том же месте почти каждый год. Да… Это её земля, её родина… И нам бояться волков нечего, – борз никогда не режет скотинку возле своего логова, уходит вёрст за десять – двадцать в сторону. Потомство своё бережёт и волчицу.
– Как ты сказал, дядька?.. Какой борз? – переспросил Боря.
– А это волк так в наших, горных местах называется, – ответил старик Абакар. – Я ведь не здешний. Мой народ живёт далеко отсюда, за Каспием, в горах Ичкерии. Вайнахи мы называемся, горные люди.
– Никогда не слыхал про таких, – признался Боря. – Башкирцев знаю, сколько раз в степи, на дальних форпостах видел, татар знаю, – они в степи кочуют и в слободе Каргале живут, маменька сказывала. Она у меня из тех мест, из самого Оренбурга. Калмыков с киргиз-кайсаками встречать доводилось, – а про твоих ни сном, ни духом не ведаю… Далече, чай, до твоей Ичкерии ехать?
– А сколько вёрст до Оренбурга? – поинтересовался в свою очередь старик.
– А бог его знает.
– Думаю, не близко, – сам себе ответил Абакар. – Так вот, до Ичкерийских гор, возможно, десять раз столько же, сколько до Оренбурга!
– Да ну? – удивился парень.
Абакар снова отхлебнул из ложки, подставив под неё ломоть хлеба. Прикрыл от удовольствия глаза.
– Хорошо! Скоро готова будет… Подсаживайся, малец, к костру, готовь ложку.
– Дядька Абакар, а ты как здесь очутился, – не унимался досужий Борис.
– Долгая песня, – вздохнул старик. – Кровник я… Из тейпа от недругов сбежал – они меня зарезать хотели.
– За что?
– За бабу… Жену я у одного джигита украл, – он меня кровником и объявил.
– А что такое кровник?
– Э-э, слушай!.. Долго рассказывать, – всё равно не поймёшь. У вас, у казаков, другие законы, – с досадой поморщился Абакар. – Кровник – это кому объявили кровную месть. Значит – до крови, до смерти.
– У нас тоже не мёд, – скептически хмыкнул парень. – Казаки и у нас по пьянке из-за баб режутся. Увидишь ещё как-нибудь… Вот те и кровники.
Пастухи с аппетитом отведали сварившейся на костре похлёбки. Старый Абакар с собаками обошёл всю отару по кругу, прилёг вздремнуть в шалаше. Подпасок Боря остался бодрствовать, то и дело взглядывая в сторону волчьего оврага, сжимая в руках кривой увесистый сук…
Вожак то и дело останавливался у сыртов и прислушивался. Вот, наконец, ему повезло: матёрый услышал далеко впереди коровье мычание. Где-то там, за косогорами, паслось коровье стадо. Волки повеселели, матёрый убыстрил бег. Вскоре голоса пасшихся коров, собачий лай и перекличка пастуха с подпаском стали слышны более отчётливо. Матёрый остановился и потянул носом воздух, повертел во все стороны крупной лобастой головой с длинной густой шерстью в виде бороды на щеках и под нижней челюстью, определяя откуда дует ветер. Заходить следовало против ветра. Пробежав ещё некоторое расстояние, вожак лёг в траву и осторожно пополз к стаду. Трое переярков, во всём копируя его действия, тоже поползли. Матёрый поминутно останавливался и, выглядывая из травяных зарослей, зорко высматривал добычу. Приметив пасшуюся в отдалении от других коров молодую, полугодовалую телушку, волк заскользил по траве в её сторону. Жертва ни о чём не подозревала, собак и человека тоже поблизости не было, всё было тихо. Вожак подполз совсем близко к беспечной телушке, резко вскочил на ноги, оттолкнулся сильными задними лапами от земли, взвился в прыжке в воздух и всей массой своего тяжёлого, мускулистого тела обрушился на несчастную жертву. Она даже не успела ничего толком понять, как мигом повалилась в траву с перекушенным горлом. Матёрый быстро закинул кровоточащую тушу за спину и со всех ног помчался прочь от стада. Переярки поспешили следом, успевая слизывать на бегу остающиеся на траве капли крови.
Когда коровье стадо осталось далеко позади, вожак снова чутко прислушался к звукам в степи. Шума погони не было. Пастухи, должно быть, не заметили пропажи молодой телушки. Изголодавшийся матёрый сбросил со спины окровавленную тушу зарезанной телушки, принялся клыками вспарывать ей брюхо, чтобы полакомиться кишками и печенью. Молодые волки, жадно облизываясь, подобострастно застыли в отдалении. Они нетерпеливо повизгивали и переминались на месте, готовые стремительно наброситься на добычу, едва матёрый закончит есть и отойдёт в сторону. Но не тут-то было. Вожак не торопился: погони не было, и он обстоятельно, кусок за куском, проглатывал лакомые части жертвы. Наевшись, стал отрывать от туши большие окровавленные куски мяса и глотать про запас. Это он должен был принести волчице, кормящей молоком прибылых волчат – их совместное потомство.
Набив основательно вместительное брюхо, вожак не стал дожидаться, когда наедятся переярки. Бросил их возле обглоданной наполовину телушки, на которую они набросились с голодной яростью, жадно заглатывая крупные куски, давясь и сердито рыча друг на друга. По первозданной, безлюдной степи матёрый один пустился в обратный путь и засветло был возле родного логовища. Но что это?! В овраге в нос ему ударил ни с чем не сравнимый, страшный и противный, тошнотворно-приторный дух человека! Несомненно, здесь не так давно был человек, и он, вероятно, хотел разорить его логово!
Матёрый быстро подбежал к норе с копошащимися в ней прибылыми, – нового, майского помёта волчатами. Волк продолжал втягивать ноздрями воздух: запах человека исходил от одного из его щенков! Ага, вот от этого, крупного сосунка с острыми, прорезавшимися уже зубами… Вожак с неприязнью фыркнул, подбежал к щенку, которого брал в руки человек, и схватил его за загривок. Схватил не так осторожно и бережно, как мать, когда перетаскивала щенков с места на место, а с силой сжав челюсти, так что волчонок громко завизжал от боли. Матёрый отошёл с ним в сторону и ещё сильнее сжал зубами волчонка, ловко перехватил его за горло. Под его большими, желтоватыми от времени, острыми клыками хрустнули хрупкие шейные позвонки прибылого, в рот матёрого потекла горячая кровь. Вожак ещё раз с силой сдавил огромными челюстями горло щенка, тот поперхнулся визгом, судорожно дёрнулся всем телом и затих. Матёрый опустил труп на землю, но запах человека не исчезал, а как будто становился ещё сильнее. И тогда вожак вновь подхватил мёртвую жертву, вынес её из оврага и бросил далеко в степи.
Вернулся в овраг и, поискав укромное место, растянулся во весь свой огромный рост под кустом. Закрыв глаза, задремал, дожидаясь с охоты волчицу. И во сне чутко, с опаской, вслушиваясь в неясные степные звуки.
Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мёрзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их лужёных глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах –
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека.
Вся душа у них перегорела
Вдалеке от близких и родных,
И усталость, сгорбившая тело,
В эту ночь снедала души их,
Жизнь над ними в образах природы
Чередою двигалась своей.
Только звёзды, символы свободы,
Не смотрели больше на людей.
Дивная мистерия вселенной
Шла в театре северных светил,
Но огонь её проникновенный
До людей уже не доходил.
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мёрзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Стали кони, кончилась работа,
Смертные доделались дела...
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.
1956
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
