Квартира похожа на муравейник. Жители ее снуют из угла в угол. Вечно бранящаяся часть взрослых особей. Бегающие, прыгающие, орущие, полуголые детишки. Бардак - неотъемлемый атрибут коллективного пребывания в одном гнезде.
Дедушка номер один запирается в своей комнате. Что он там делает, одному богу известно. Но иногда, когда общий галдеж достигает своего апогея, дверь распахивается и на пороге грозно возникает разъяренный – Он.
- Е… вашу мать! - слышен громогласный голос.
- Совсем озверели! Ша…!
Сыплются подзатыльники и шлепки по попкам неугомонных малышей. С округлившимися глазами они разбегаются по сторонам. Лишь карапуз, которому нет и года, но который самостоятельно передвигается на своих двоих, не успевает ускользнуть от карающей длани представителя старшего поколения и в отчаянии шлепается на пол, перекрывая тираду разъяренного праотца громогласным ревом. В гневе дед номер один жестикулируя руками и бормоча что-то на своем древнем, тарабарском языке, исчезает в своей комнате, хлопая дверью.
Малыша три. Девочки и мальчик. Девочки года на два постарше, бегут жаловаться матерям о несправедливом отношении к себе и со слезами на глазах выпрашивают сочувствия.
- Я же говорила вам не баловаться, говорила - укоризненно шепчет мать.
- Да-а-а-а-а…- дочка шмыгает носиком и прижимаясь к ней, умолкает.
За окном доносится звук подъезжающего автомобиля.
Гав! Гав! Гав! - раздается лай в прихожей. Маленькая собачка, по кличке Шана, по родословной пикинез, несется к входной двери. Чик – чик – чик – чик - слышится по полу прихожей звук коготков на лапах лохматой проказницы. Ее выпуклые глазки с любопытством смотрят на входящего. Понимая, что это не чужой, Шана энергично крутит хвостиком и виляет задом в подобострастии. Не получив ожидаемого угощения, озираясь, она семенит в зал, запрыгивает на мягкое кресло и свернувшись клубочком обиженно утыкает мордочку в лапки.
Входит муж, профессиональный водитель – таксист скидывает обувь, вешает потертую,кожанную куртку и проходит на кухню.
На электроплите дозревает обед. Огромная кастрюля всхлипывает от разопревшего борща, из-под крышки вырываются струи пара, наполняя кухню аппетитным запахом картошки, капусты, мяса и приправы. Ломти душистого, свежего хлеба горкой лежат на тарелке. Желтая пачка с майонезом надрезанная с краю, головки крупного чеснока, перец …
У стола суетится жена. Худосочная, бледная женщина, да и не женщина по виду - девчонка, мать двоих детей. Она ставит перед мужем чашку. Трапеза проголодавшегося мужчины продолжается не долго. Удовлетворенно потирая ладони, он поднимается из-за стола, и довольно улыбается.
- Ну, мать! Накормила…
Ковыряя спичкой в зубах, бросает
– Пойду, прилягу.
Общеизвестна тяга сильного пола к отдыху после обеда. Она не вызывает у второй половины никаких претензий,ей приходится мириться с ролью домработницы, а не желанной и любимой, с которой нужно просто поговорить о том, как ей трудно с детьми, пожалеть ее, ласково прижать к себе. Быт – этим все сказано. Она моет посуду, стирает крошки со стола, вздыхая, смотрит в окно, за которым белый снег, за которым город со своей торопливой, многообещающей, красивой и нет - жизнью. Она думает о том, что как-то все не правильно в ее судьбе. Она не может привести мысли в порядок - ведь рядом дети,они требуют к себе внимания и заботы,неусыпного, безоглядного внимания…
- Ма-аааа… - притыкается к боку дочка - Ти ч-еее?…
Тепло ее тела почему-то вызывает слезы, они появляются на глазах и скользят по бледной щеке. Одна из них попадает в уголок рта, она соленая.
- Да так Дашенька, ничего - Пойдем к папе...
Отец семейства, разомлевший после сытного обеда, посапывая, дремлет. Его рот приоткрыт. Скуластое лицо, размягченное покоем, лежит на подушке. Под прикрытыми веками иногда двигаются глазные яблоки, кажется, будто в дремотном дурмане, видят что-то. Одна нога его лежит на постели, вторая свесилась на пол. Жена осторожно укладывает ее рядом, стараясь не потревожить мужа. Он ворочается , бессвязно бормочет.
В соседней комнате за стеной слышится приглушенный кашель деда номер один, звук включенного телевизора. Сумерки вползают через шторы. Темнеет.
Подходит бабушка, баба Валя. Внук и внучки бегут к ней, натыкаясь, друг на друга. Каждый старается выкрикнуть громче всех.
- Моя баба. Моя!…
Лишь малыш, не умея разговаривать, издает вопль и, отталкивая сестренок, просится на руки.
- Так, что за бардак? - вопрошает бабушка и берет внука на руки. Тот успокаивается и льнет лицом к ее плечу.
Девочка-женщина собирается на работу мыть полы. Уставшая она едет поздно домой на автобусе или ждет мужа.
Часов в восемь приходит дед номер два. Дед наводит порядок; собирает игрушки, убирает бумажки, метет пол и, переодевшись, ждет маленькую женщину. Она его дочь. Это он привез ее в другой город. Он верил, что все будет хорошо, что жизнь наладится и станет иной, чем она была прежде, когда он остался с двумя детьми один. Когда дети подросли, дед номер два решил менять жизнь. Хотелось как лучше, думал он. Пять лет прошли незаметно, но ничего не изменилось, ни птицы-удачи, ни счастья ему так и не встретилось. Дед номер два почти ничего не умеет. Он умеет лишь думать и от этих дум страдает. Он замкнутый и немногословный, обходит людей стороной. Часто, за свою жизнь, приходилось платить за общение, до сих пор ожоги и раны на душе и сердце остались, не рубцуются видно такие раны.
Часам к десяти вечера затопало, забегало. Детишки никак не угомонятся. Малыш карабкается на стул, поближе к кухонному столу, хватает ложку, пытается набрать в нее лежащую в тарелке толченую картошку. Как обычно, в таком возрасте, он расплачивается падением пищи на замызганную распашонку. Не получается так! Ложка летит на пол, в ход идут ручонки - «в дверь, окошко и трубу немножко» - как в пословице.
Взрослые, громко разговаривая, собираются ко сну, расстилают постели, утихомиривают ребятню.
Девочка-женщина кормит деда номер два. Он молчаливо ест, потупив голову. Ему неловко, что он, взрослый, сидит на «шее» у дочери. Дочь смотрит на него и печально качает головой.
- Папа, папа… - понимая, что ничего лишнего не нужно говорить,она идет в комнату, в которой они спят, и стелит деду номер два на пол старую шубу, огромную подушку, одеяло. На полу жестко и прохладно. Отужинавший дед номер два ложится, мечтая лишь о том, что бы поскорее уснуть и забыть о реальности, которая его окружает. Забыть о запахах квартиры, о шуршащих среди ночи мышах под половицами, бранящихся соседей с четвертого этажа, шума открываемого крана в ванной, который громко гудит, звука капель на кухне, всхлипывания засыпающих детей, мыслей и образов в голове, которые не дают ему покоя днем.
Все замирает, лишь на улице слышно как метет снежная поземка…
В начале восьмого с похмелья болит голова
не так, как в начале седьмого; хоть в этом спасенье.
Сегодняшний день — это день, пораженный в правах:
глухое похмелье и плюс ко всему воскресенье.
И плюс перестройка, и плюс еще счеты свести
со всем, что встает на дыбы от глотка самогона.
Вот так бы писать и писать, чтоб с ума не сойти,
в суровой классической форме сухого закона...
Вот видите, сбился, опять не туда повело:
при чем здесь «сухой» самогон, когда спирта сухого
глоток... Извиняюсь, опять не про то. Тяжело
в ученье с похмелья в бою... Будь ты проклято! Снова.
Вернее, сначала. В начале восьмого башка...
Люблю тебя, жизнь, будь ты проклята снова и снова.
Уже половина... восьмого стакана... рука
уже не дрожит, и отыскано верное слово.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
