Я открываю машину и выпускаю на волю моего друга, брата и вообще родное существо - пса Бонапарта. Пользуясь свободой, молодостью и любопытством пёс тут же пружинно взлетает к облакам на крутую, снежную горку, оставленную бульдозером и встает в красивую позу Наполеона.
Бывает у него такое: замрет неподвижно, накренив вперед свой мощный торс и насколько возможно вытянув свою тупорылую мордаху в сторону ветра. В этом положении он жадно вдыхает в себя зимние запахи родного края, простирающиеся до бесконечного ёлочного горизонта. Его поза, силуэт красивого бойцовского пса, какая то напряженность и готовность к действие является средоточением силы, воли и псинного благородства. Он никогда не укусит бабушку или дитё.
В эту минуту его одолевает власть суровой действительности, которая невозмутима и нема, как сама природа. Она холодна, несправедлива и совсем безучастна к собачьему настроению. К тихой и светлой радости псины, в силу своего неуемного темперамента, изнемогшей в ограниченной городской душегубке на первом этаже.
-Бося! – кричу я собаке, докурив и затоптав сигарету, - поехали, бамбино. Цыгель, цыгель, ай лю-лю.
Пёс только на секунду поворачивает квадратную голову в мою сторону, но и за эту секунду в его карих глазах можно прочесть большей частью немой укор: - да, что ты, хозяин, смыслишь во всем этом?! Погляди, красотища-то какая кругом! А запахи?! Запахи-то какие?! Свежесть, лес, поле, горизонт, солома, следы чьи-то на снегу?... Вон у столба какая-то собака ногу задирала... Надо же проверить, кто да чего?.. Почему на мою территорию забрел, зачем? По какому такому праву? Ты постой. Повнимай матери природы. Повдыхай ее в себя. Ведь и ты часть природы. Не суетись. Будь, как она степенна, величава и рациональна?!
-Цыгель! - кричу собаке, - некогда, некогда, Бося... Потом побегаешь.. Как-нибудь. В следующий раз.
Бонапарт нехотя спускается с горы, торопливо помечает место пребывания и, вроде бы еще более сморщив свою и без того богом сморщенную мордаху запрыгивает в машину. До следующего раза.
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
24 мая 1980
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
