Неважно, если что-то идёт неправильно. Возможно, что это как раз хорошо выглядит.
Первый закон Скотта
МЕРФОЛОГИЯ
Давно это было, давно. Страна кряхтела и ухала под пыльными обвалами реформ, привыкала к сникерсам и пока ещё искренне удивлялась возможности прочесть самые неожиданные тексты.
... вокруг себя глядел сквозь толстые стёкла очков красными, выпуклыми глазками. Он был писателем. Был худ, как раз в меру бородат и всё ещё весело-энергичен, хотя и скручивали его всё чаще приступы ненависти к миру этому, к этому непобедимо-равнодушному мирку безнадёжно-знакомых ему людей. Другие миры его не интересовали по незначительности своей – увы! Следует повторить, однако, что темперамент имел он энергический, не позволяющий пребывать в сумерках гениально долго, достоевски плодотворно, да и запой у него заканчивался, судя по всему, – самый настоящий, взрослый, пахнущий моргом, запой, которого не должно случаться у малоизвестного писателя.
Впрочем, заканчивался запой в подвальной рюмочной, в дружеском совмещении с некоей умной личностью, давним, вроде бы, знакомцем, а по сути – провинциальным сатаной, плутом и аккуратным негодяем.
После двухсот портвейна оба они вышли покурить наверх, как водится, и там писатель не выдержал вдруг стиля, насмешливость его иссякла вдруг на морозе.
Вежливые алкаши, извиняясь просили сигаретку и сатана-провинциал радушно совал им в живот пачку, и с тревогой взглядывал на собеседника своего. Тот, подурнев лицом, настойчиво чертил и бил сигаретою в воздухе:
– Но друзья – за что? Все остальные – ладно! Выслушал – и всё!.. Издательства все эти, редакторы... тому подобное... по условию не понимают. Мэтр – выше всех, и потому тоже не понимает!.. Но эти же, суки – друзья! Что я им сделал? Топчут... – и писатель выбросил ладонь с сигаретой над огромной оркестровой ямой непобедимой какофонии, – с у-до-воль-стви-ем! Поливают дерьмом полгода – за что?
Писатель считал себя видным и был обыкновенным, не без способностей. Друзья считали его возомнившим, так же, как и он считал кое-кого из друзей таковыми. Но писатель позволял себе, в силу темперамента, поднимать временами кипеш, громко теоретизировать и отделять овец от козлищ. Вот и шипели друзья – обычное дело. И сатана мысленно осклабился и, весело гримасничая, подался к нему телом:
– А-а-а-йййй!.. Ты не знаешь людей, да? Они ж просто из деликатности одной лучше плюнут тебе в морду, чем скажут, что любят. Чтоб избежать простых решений, лучше плюнут... – и сатана заржал было, но писатель ничего не понял, а, возможно, и не слушал его вовсе.
– Ты знаешь, вот сейчас, – бормотал он, – вот именно, когда – в винте, подходит один и – хлобысть по морде, подходит ещё один и – хлобысть!..
И он, хрипнув, выдохнул и затянулся снова сигаретой, глядя вниз, под ноги.
– А самое страшное – пять утра... суицид... к балкону тащит... чувствую, что сложен из дерьма... вот такой, понял, – и он показал ребром ладони множество уровней от живота до очков своих, – столбик дерьма!..
– Прекрати! – возмутился сатана. – Прекрати немедленно!
– Мне уже – сорок четыре! – зашипел писатель. Глаза его всё более краснели и плакали уже его глаза, хотя и сейчас, со стороны глядя, вид его в очках и бороде был скорее юмористический и вовсе не усталый.
Время уничтожало его. Время подкралось совершенно бандитски и вышвырнуло его из маленькой гордой независимости в какую-то помойку. Время потребовало реальных денег за еду, время потребовало продажности.
– Я ведь ничего не написал! Ну, скажи, ну!.. сразу... ну – что? Сам ведь знаешь – дерьмо всё!
– Стой! Погоди-ка! – посерьёзнел его собеседник лукавый.
– Пошли – ещё по двести! – решительно мотнул шапкой писатель. – Надо... надо...
– Ой, смотри! Тебе бы – резкий тормоз, голуба... Резкий такой...
Они снова спустились в рюмочную.
– Да! – с чувством кивнул писатель. – Точно. Я и торможу на самом деле.
– Гляди. Не хотелось бы... понимаешь... в новый винт... – сатана поглядел ему в левую дужку очков и поджал губы.
– Угу... – ответил писатель.
Пробив чек, они подчёркнуто вежливо поблагодарили кассиршу, внимательно проследили за тем, как наливают им в стаканы розовато-коричневую жидкость, а потом угнездились со стаканами своими в углу, у самой двери. Там сатане удалось перехватить инициативу и он, напористо глянув в очки писателя, спросил:
– Откуда такие сведения, господин хороший? С чего вдруг взялось, что ничего не написал?
– Так неужели не видно? – со скромной надеждою опроверг его писатель.
Сатана резко оборвал:
– Нет!.. Хитёр, брат! Прям, понимаешь, при жизни захотел взвеситься!
Хитёр!.. Кто может про тебя сказать здесь что-нибудь? Ну? Кто? Все же глядят в упор, согласен? Запах твой нюхают, извини!.. А?.. И такие же – нищие и дурные!
И сатана добавил вдохновенно и в то же время крайне доверительно... крайне... :
– А знаешь, что скажу? Главное – это нет денег! Понял? Вот что есть – отсутствие денег, остальное всё – плешь!
– Да. – серьёзно кивнул писатель. – Мэтр мне как-то сказал именно это.
– Вот-вот! – обрадовался сатана. – Угораздило родиться с душой... да!.. Вот и барахтаешься... А главное – нет денег!
Писатель перехватывал иногда милостыню у друга своего, директора крохотного издательства на хлебах тихого медно-нефтяного банка; писатель жил за счёт работающей всё ещё жены и начинал уже злобно пошучивать на этот счёт; писатель не мог даже напоить себя лично... А вокруг сияли параболическими задами иномарки, улетали вдаль безумные состояния, в распыл шли миллиарды и на всю страну чавкала и пускала газы новая аристократия!.. А писатель жил за счёт жены, пил за счёт друзей, получал оплеухи от таких же нищих и неизвестных – и выкарабкивался, выкарабкивался куда-то всё время.
Он ещё ухватит за хвост счастье, писатель, он ещё будет богат, но пока что священные кумиры стояли вокруг бессонной души его и угрюмо смотрели в бесконечные зеркальные коридоры будущего. Магия их уже слабела, но заклятья и привороты, но трепетные огоньки в глазницах богов покамест искажали его разум... но сатана терял, терял его и чувствовал это, и усмехался непонятно.
«Я пишу на заказ!» – произнесёт однажды писатель и мужественно выпрямится, и посмотрит вдаль. Он найдёт, наконец, то самое место. Он напечатает в «Плейбое» вещь набитую изысками духовности. Среди дорогого белья и великосветских испражнений узоры стиля обретут невиданную выразительность, а очевидность души окаменеет оскаленной маской – ах, какие химеры!.. ах, какая эклектика! И это будет спасением: колодец, не имеющий дна, закроют крышкой, на которой будет нарисована глубина и далёкое окошко воды с чьим-то заглядывающим лицом. Но потом, потом, не сейчас ещё!..
Сейчас ещё было рано, сейчас ещё допускалось говорить удивительные вещи, и сатана торопился, выговаривая их:
– Твоё дело – ТЕКСТ. Не – текст, а – ТЕКСТ! – сатана показал пальцем в воздухе большую букву Т. – Вот и всё твоё дело. Откуда тебе знать, во что это выльется? Гони текст, ёлы-палы, выполняй божий замысел! Может быть, и канешь в неизвестность – да! Да уж!.. Извини!.. А может, и ляжешь песчинкою в пирамиду! А? А может – и камушком... Ишь ты – при жизни захотел!.. Хитёр, бродяга!..
И когда писатель выскажет известную фразу и оглядится среди новых, туманных, полупрозрачных пока ещё идолов, когда, обжившись маленько и прибарахлившись уже на ближних грядках, он позволит себе старый кипеш, но уже на голом месте, на всех ветрах позволит себе рассуждение и кураж, – появятся три корректных американца, три выходца полунощных, пожмут ему руку, похлопают по предплечью и, мускулисто улыбнувшись, расскажут о том, что планета на самом деле круглая, что определить, где полуденный мир, а где полунощный, на планете этой невозможно, но!.. Но говорят на планете этой, а, главное, – читают, по-английски (представьте!). ...а, стало быть, – и пишут тоже. Это будет местью сатаны.
Искусственность дыхания рот в рот,
На выдох-вдох - чтобы трещали рёбра...
Ну, что же ты? Дыши, дыши, сынок!
Ну, что же ты? Дыши, дыши, урод!
Открыл глаза. Ну, здравствуй. Вечер добрый.
Теперь ты жив. Теперь ты одинок.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
