Поэтическое восприятие жизни, всего окружающего нас — величайший дар, доставшийся нам от поры детства. Если человек не растеряет этот дар на протяжении долгих трезвых лет, то он поэт или писатель
В России любят чудеса и не любят фантастику.
Но есть такие миры – МИРЫ БРАТЬЕВ СТРУГАЦКИХ, о них бы сказать, потому что читали все, несмотря на то, что не любят в России фантастику, а любят чудеса...
А что я, интересно, скажу про МИРЫ эти? Пространные МИРЫ, таинственные МИРЫ, несмотря на как бы ясность их, МИРОВ этих.
Очевидно.
Аркадий и Борис Стругацкие начали писать и издаваться в шестидесятые годы прошлого века, во время знаменитой той хрущевской «оттепели». Первые их вещи, сделанные по классическим рецептам старой доброй научной фантастики («Страна багровых туч», «Стажёры», «Далёкая радуга»), – уже не были вознёй с накопленными штампами. В Космосе, на других планетах, в стандартных звездолётах стали появляться живые, более того – весёлые, более того – легкомысленные порою люди. И оказалось, что такой пустяк – живые люди – меняют кардинально представление о пространстве. О воображаемом пространстве, конечно. Но – о пространстве. Оно не может быть замкнуто, если в нём появились люди – так получалось уже в первых самых повестях. Обязательно выходило куда-то в самое начало недосказанное, непознаваемое в принципе, что-то гораздо более интересное, чем расположение планет или марсианские летучие пиявки. Что-то, сравнимое по непознаваемости только с обычными людьми.
По сути, в первых своих вещах высматривали они, вычувствовали, а может быть – и выдыхали первые ландшафты своего какого-то очень большого мира. Затоптанный, изъезженный, расхожий, как пригородное расписание, Космос фантастических романов начал обретать там признаки настоящего Космоса, признаки той огромности, которая к тому времени позабыта была, пожалуй, в простых перечислениях звездолётов и планет. И уже там, в первых этих повестях, в «Полдне…», в «Пути на Амальтею» начался процесс расширения их Вселенной, начался путь АВТОРА по имени Братья Стругацкие. Путь, который и есть ТО САМОЕ, а вернее САМОЕ ГЛАВНОЕ в их творчестве, – честное, мужественное и всегда доброжелательное исследование тех БОЛЬШИХ МИРОВ, которые располагаются совсем неподалёку от нас. Буквально за углом.
Вселенная эта будет с ними всегда; будет то одним, то другим своим краем возникать в целой череде их романов и повестей, она вынудит АВТОРА (а это, напомним – честный автор) пройти вместе с теми, кто соблазнился и действительно загадочными мирами, и действительно великолепной и лаконичной прозой, – ТЯЖКИЙ ПУТЬ ПОЗНАНИЯ.
Путь, который к концу творчества АВТОРА закончится едва ли не трагически – Вселенная Стругацких завершается романом «Волны гасят ветер», вещью очень не смешной.
С самого начала их творчество отличал дар одновременного расширения законов фантастического мира и НЕДОСТИЖЕНИЯ его границ, что, пожалуй, и было великой тайной их творчества, что и придавало их миру особый «стругацкий» аромат «бесконечности за углом».
И снова появлялись повести и романы с далёкими планетами, на которых происходили совершенно земные, но в силу законов жанра – гораздо более яркие, события, преломлённые через фантастическое и одновременно необыкновенно земное видение авторов. «Хищные вещи века» и «Жук в муравейнике», «Обитаемый остров» и «Малыш» - удивительные, как и всё у Стругацких, приключения души в обстоятельствах, близких к галактическим. И – неожиданность, вынос в иное: «Второе пришествие марсиан», фантазия по мотивам Уэллса о нашем родимом посконном спокойствии, когда есть чего жрать. А там вдруг - «Пикник на обочине», завораживающая поэма загадок и тайн и того, верхнего уровня, где все эти тайны – просто забытые на поляне игрушки. Даже Тарковскому не далась сразу эта вещь. Да и – вовсе не далась, потому что, всё одно замучив Стругацких тремя сценариями, заставил он их написать совсем другую вещь. Не хуже, наверно, но - другую. Кто видел «Сталкера» и читал «Пикник…» поверит мне. И снова у Стругацких путь не «вдаль», а «вглубь», работа на грани жанров: «фэнтези», «сайенс фикшн» и «реал фикшн». Достаточно назвать только: «Трудно быть богом», «За миллиард лет до конца света» и «Улитка на склоне». Каждое произведение – знаковое, за каждым целая дивизия тех, кому открылась дверь в осмысленную жизнь именно там. А «Град обреченный», а «Гадкие лебеди»? Да фантастика ли это? Ага! Самая настоящая. Только честная. О том, что – никаких сокровищ на халяву, даже если мир вокруг, как во сне, имеет одно лишь измерение – в прошлое. Каждое из них до сих пор читается на одном дыхании, до сих пор поражает обаянием особенной «таинственной» ясности и до сих пор неразгаданной тайны.
(Надо бы сообщить тут, что баловался я во времена оны иллюстрированием, баловался… Тянуло, ныло, обижало, когда видел, то, что читал, а нарисовано было совсем не то. А в те давние-давние времена, надо вам сказать, книжки выпускались порою иллюстрированными, вы не поверите! Простые книжки – и с картинками!
Помнится мне, обиделся я как-то на г-на Доре некоего, да и начал Данте рисовать. Но – бросил. И после того уж, всерьёз пошёл по Стругацким. С «Улитки» начал…)
Так что я хотел сказать, собственно?
Нет, я, конечно, скажу. Я скажу, например, что с НИМИ, с МИРАМИ этими вырос. Я, можно даже сказать, не повзрослел с НИМИ. С НИМИ вот теперь и помру, наверное. Был, правда, Бредбери ещё когда-то. Да только – русский Бредбери. А это – голая поэзия. Прищуренные глаза. Золотые яблоки солнца и марсианин, который не может не любить всех. Безопасность. Об этом бы поговорить.
А БРАТЬЕВ СТРУГАЦКИХ читать надо – это самый загадочный автор на Руси социалистической.
«Стажёры» я прочёл в пятнадцать… нет – в шестнадцать… нет – всё-таки в пятнадцать лет. В двенадцать прочёл Жюль Верна и Конан Дойля, в четырнадцать Беляева и Ефремова, а в пятнадцать – «Страну багровых туч», «Стажёры» и «Далёкую радугу». Так это ж когда было, граждане!
Однажды меня, тридцатипятилетнего обалдуя (считайте, когда это было, ежели теперь мне - шестьдесят один), приволокли на семинар, который вёл самый настоящий, совершенно живой, и более того – снисходительный Борис Стругацкий. И вот тогда я, тридцатипятилетний,… ну, вы помните, кто… впервые впал в кратковременное, но полное ИЗУМЛЕНИЕ. Я обнаружил въявь и вплоть, что живу в одном с ним времени.
Потом, правда, пообвык маленько, пообтёрся, научился отвечать: «Не могу… К Стругацкому, понимаешь, на семинар надо…» А переспрашивающих добивал, торжествуя: «Ну, конечно, к тому самому! К какому же ещё!»
А ещё потом пошли времена, когда другое совсем ИЗУМЛЕНИЕ вошло в мою жизнь властно и победительно, существенно потеснив иллюстрирование летописей в жанре фантастики. Россия-матушка занялась любимым своим занятием – свержением кумиров и бритьём боярских бород, потому что в России, как стало мне ясно тогда, свято верят в чудеса. В России верят тому, что сбритая (или отросшая) борода – это ОКНО В ЕВРОПУ.
Я – очень весёлый человек. Но только, когда не злюсь. Злюсь я довольно часто, но в остальное время – весел, добродушен и доволен почти всем окружающим. Я очень благожелательно думаю о том, как любят здесь чудеса. Любят попадать в Париж просто так, через окошко, любят фехтование на светящихся мечах, очень любят халяву в виде колдовства и сокровищ, невесть откуда насыпавшихся, – и, давайте уж скажем так же доброжелательно, – туго подходят к пониманию чуда жизни в своей собственной и в общей нашей бесконечной вселенной. Может быть, поэтому в России так мало настоящих фантастов, а какие и есть – неведомы почтенной публике, читающей взахлёб книжки, на обложках которых не повернуться от чешуйчатых монстров, холёных дикарей и анилиновых красавиц в межпланетном белье и очень провинциальном макияже.
(Мало нам пишущих всякую дрянь, так и рисующие туда же, холера им в бок! Да ну их, в самом-то деле, художников этих! Ну, ведь самих Стругацких же умудрились в сине-красно-зелёное раскрасить, да автоматами обвешать!
Я к тому, однако, что обложка – дверь в книгу. И если на двери нарисован красный фонарь, то угадайте с трёх раз, для кого раскрашивали эту дверь?)
О чём это я, господи! Простите великодушно!
Первое.
В России нынешней, где без проблем прочесть всё: от Кундеры и Мураками до Дарьи Донцовой и прочих уровня плинтуса, и всё – новенькое, незнакоменькое, с пылу, да с жару – в России этой помнят и читают Аркадия и Бориса Стругацких! С ума сойти можно! Стругацких (вы будете смеяться!) нынешние пацаны зачитывают, и за КРУТОГО автора почитают. Не за КЛЁВОГО и не за ПРИКОЛЬНОГО, а за – КРУТОГО. Правда-правда. Факты имеются. А ведь ОНИ, Стругацкие, то есть, по разумению моему – единственные у нас классики настоящей, то есть – честной, то есть не для защиты зубов от кариеса, фантастики. Это они поначалу весело, а под конец невыразимо печально, провели нас, любителей чудес, сквозь чудеса и бездны нашей скучноватой, нашей удивительной и страшной жизни. И, может быть, даже объяснили некоторым, где они, чудеса. Чего бы, казалось, нынешним пацанам-то до всего до этого?
Придумывали всякие названия: ТУРБОРЕАЛИЗМ, МИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ, РЕАЛИСТИЧЕСКАЯ ФАНТАСТИКА – богатые слова! А у Стругацких, вне определений – ЧЕСТНАЯ фантастика. Там где живём – там и фантастика, но – без дураков и поклонов в сторону почтенной публики. До конца. И никакого фруктового аромата. И никаких сокровищ на халяву. Никаких. Грустно, граждане!
Второе.
Покорный ваш слуга многих авторов иллюстрировал. Даже Фёдор Михалыч не уцелел. Даже некий г-н Данте, как упоминалось, не ушёл от судьбы – под недрогнувшую руку пришёлся. Авторы беззащитны в данном случае. Плохо ли, хорошо ли получилось у вашего покорного слуги – это совсем другой и очень тонкий вопрос. Иллюстраторы народ особенный, сурьёзный и неструктурированный. Коли не так что-то, и Фёдор Михалычу не побрезгуют в загривок – писать надо лучше! Но всегда-то он, ваш покорный слуга, работал с ЧУВСТВОМ ГЛУБОКОГО УДОВЛЕТВОРЕНИЯ. Потому что у него, у нахала, меньше или больше, но получалось выразить, что хотел. И только Стругацкие не поддались, о чём имелся случай изложить однажды одному господину издателю, да тот пренебрёг, не посочувствовал. Говорил я ему, говорил, что Кандида не нарисуешь, и Румату не нарисуешь, наизнанку вывернешься, а не выйдет. Уши придумать не выйдет – не тот автор.
Там, у Стругацких, говорил я, и без нас, умных, всё уже есть, а может быть там и лишнего чего припасено. На потом. Зачем пририсовывать? Нарисуешь – всё пропадёт, засохнет Лес.
И нарисуйте, обратно же, «ведьмин студень». Нарисуйте конец пути в «Граде обреченном» и бесконечный дождь, голого вепря Ы или дерево в «Миллиарде…». Нарисуйте мир, основным свойством которого будет ТАИНСТВЕННАЯ ЯСНОСТЬ. Ну? Не выйдет!
Ну, хорошо. Знаменитая ПОВЕСТЬ ДЛЯ НАУЧНЫХ СОТРУДНИКОВ МЛАДШЕГО ВОЗРАСТА – чего там мучиться, казалось бы, да? Необыкновенный простор для всякого рода иллюстраторов, так что ли? А Наина Киевна с её дивным басом? А, нахал Корнеев? А кот, говорящий конфиденциально: «Не советую… Мнэ-э… Съедят». А кадавр, который жрал? Не сфотографировать же этого. И по причине-то очень простой – и так хорошо. Только Гоголь, говоря по секрету, не поддаётся ещё фотографированию. НОС рисовать не интересно, поскольку чтение это – вполне самодостаточное.
Такая вот литература. Ловушка форменная. Чем хуже выходит, тем больше хочется.
(Тишком, да бочком, взял и подбросил критерий великим – самого себя! Наглец, разумеется! Но как не вспомнить о прекрасном качестве всех НАСТОЯЩИХ АВТОРОВ – снисходительности, и о словах Бориса Натановича, кои выбить достойно только на мраморе: «Писать фантастику – это всё-таки лучше, чем пьянствовать в подворотне». Полагаю, что и иллюстрировать фантастику – это всё-таки лучше, чем быть депутатом).
Третье.
Помимо того, что братья Стругацкие поначалу создали у нас (просто создали – на машинке напечатали где-то между Ленинградом и Москвой) настоящую фантастику, они же – и целую школу профессиональной фантастики тут запустили. Школа эта по слухам, пережила и Советскую власть, и социалистический реализм, и блатную романтику иных социальных формаций, и возможно даже ныне прозябает где-то. И как бы ни храбрились нынешние – все они, если не из плаща Руматы Асторского вышли, то уж выскочили из-под дивана Витьки Корнеева – это непременно. И, поскольку ПРЕЖДЕ были Стругацкие, ТЕПЕРЬ понятно, что чего стоит. Что мыльная опера на фоне Галактики, это, безусловно, хорошо, полезно и разумно, но – дёшево.
А вообще-то грустно, господа-товарищи. Потому что МИРЫ УПОМЯНУТОГО АВТОРА нужно было назвать: ТЯЖКИЙ ПУТЬ ПОЗНАНИЯ, но так уже назвали однажды – и совсем не то. А можно бы ещё и вот как: ДУДОЧКА КРЫСОЛОВА. Потому что мы послушно прошли за нею через рай коммунизма, по чистилищу его, и забрели потом в ад – да и остались там, в аду – все пути открыты. Дальше уже сами. Но лично я хочу продолжения. Я не приучен ходить сам. Я хочу знать, что дальше!
Только КРЫСОЛОВА уже нет, и учеников не оставил. Учил, да не тому. Хвалил, да лукаво. Вот она, дудочка, – да никто поднять не может.
