Я родился в городе-секретаре компартии Италии – Тольятти. В далёком 1978 году. Спустя 9 месяцев, родители решили уехать в Казань. Согласен ли я был - никто не спросил. Пришлось круглолицему грудничку последовать за ними. Не оставлять же было стариков без присмотра…
Я знаю милый городок,
Где всё круглым-кругло:
Окно, и клумба, и цветок,
И слово, и число…
Маме к тому времени было 39. Папе – 53. Он пролетал всю Отечественную на бомбардировщике радистом-пулемётчиком. Бомбил Берлин. Был сбит над Белоруссией и месяц жил на луковом поле в тылу у немцев. После чего всю остававшуюся жизнь лука не ел…
И стрелки кружатся в тиши,
И в кухнях не спеша
Сползают лука кругляши
На блюдечко с ножа…
Раненый, был выведен к партизанам мужественной белорусской женщиной и отправлен обратно за линию фронта.
После войны он окончил юрфак. Работал районным судьёй по уголовным делам. Потом стал председателем районного суда. Потом ушёл в отставку и работал юрисконсультом на заводе. Забегая вперёд - скажу, что я пошёл по его стопам. Но, видимо, уже не дойду…
И скачет круглый дурачок
На палочке верхом –
В глазах мечта, в руке сачок –
По лугу босиком…
Мама родилась в маленьком селе Старая Тушка Кировской области. Когда она ходила в школу за пять километров от дома, очень боялась волков. А они её, кажется, нет – поскольку не часто, но всё же показывались на глаза…
Не страшно на улице волка
Вдруг встретить порою ночной:
Ведь знают все дети в посёлке,
Что он совершенно ручной…
С золотой медалью она поехала поступать в мединститут – опоздала на вступительные; заплаканная, попалась на глаза проходящему ректору, разрешившему попытать счастья. 6 лет учёбы и 35 лет работы на «скорой помощи». Бригада «интенсивной терапии»: инфаркты, отёки лёгких. Несколько секунд на единственно правильное решение, от которого зависит жизнь человека. Бессонные ночи. Неработающие лифты и шестнадцатые этажи, наркоманы и психбольные с ножами.
И каждый вечер в час назначенный,
Пустячных между новостей,
О жизни чьей-нибудь утраченной
Нас извещают без затей…
Себя в раннем детстве почти не помню. Мама говорит, что я рос очень вредным. Я и рождался вредным. Поперечно-полостные роды. Лез в мир попой – наверное, показывал своё отношение к нему. Всё меняется – говорил перстень. Я не исключение. Добрее себя нынешнего людей не встречал.
Помню, сгрёб палкой с телевизора отцовский Дегоксин и всласть им наелся. Но промываться мне не понравилось…
Помню, прогуливающейся в скверике иностранной делегации (надо же как совпало!) из ГДР – крикнул «Хайль Гитлер!» Они очень испугались…
В садик меня отдали всего на год. Баловали. Но мне и года там было много. Я постоянно уходил домой во время тихого часа. Видимо, спать больше нравилось дома…
В 6 лет пошёл в школу. Годом раньше – за папины конфеты – научился читать.
Учился нормально, но по поведению были вопросы, которые материализовывались в дневнике в виде письменных замечаний типа: «Замечательно ваш Эдик умеет визжать!» и т.д. В такие периоды я страдал патологической рассеянностью. Дневники терялись пачками…
Здесь похоронен дневник Иванова.
С ним Иванов обошёлся сурово.
Но если бы не был суров Иванов,
То был бы отец с Ивановым суров…
8 марта, когда мне было 9 лет, умер папа. Имелись тётя и бабушка с папиной стороны – но с ними мне почему-то было страшно оставаться, и мама почти всегда брала Эдуарда Раимовича, как я любовно назывался всем филиалом, с собой на Скорую. Мне там нравилось. Однажды мы везли в больницу мужика с топором в голове. У него к шее свисало свезённое ухо. Это было интересно – я ведь мало что понимал тогда…
Вышел месяц из тумана,
Вышла в люди обезьяна,
Вышло завтра из вчера,
Вышел суп из топора…
Потом парализовало дедушку с маминой стороны. Бабушка тоже болела и не могла сама ухаживать за ним. И мы уехали в Кировскую область, в город с оригинальным названием Сосновка. Одноклассники меня сторонились – тогда Казань гремела по всему Союзу своей организованной преступностью. А я ушёл в себя. По-настоящему полюбил книги. Перечитал всю классику мировой литературы, а потом и всё, что было в местной библиотеке. За книгами посылал маму с двумя хозяйственными сумками на неделю. Самому нужно было блюсти реноме казанского пацана с улицы…
Про него домохозяйки говорили «бандит»,
Он притягивал ножи, как электромагнит,
Он смотрел не в глаза, как будто бы сквозь…
Там я первый раз закурил. За поленницей.
Подрался. С Азатом, будущим другом.
Влюбился.
Там много чего было в первый раз.
Лес начинался уже в 60 метрах от нашего дома. На завтрак я часто собирал землянику. С парным соседским молоком – милое дело!
На полянке, на лужайке,
Я валяюсь в тишине.
На лужайке, в синей майке,
И всего двенадцать мне.
Надо мной, как будто в зыбке,
День качает облака.
Я не то чтоб умный шибко –
Я задумался слегка.
Мама зарабатывала деньги. Постоянно была на работе. На мне были дрова, огород, магазин, общий присмотр за бабушкой и полностью парализованным дедушкой.
Разве я не попадал,
Солдатик стойкий,
Между двух на поражение огней?
Разве я не говорил себе: «Не ойкай –
Верно, другу и врагу ещё больней»?...
Дедушка – гений. Бригадир лесосплава. Умножал и делил в уме двузначные и, по-моему, даже трёхзначные цифры. Любил поесть и выпить. В первом утверждении я полностью убедился, ворочая его в кровати по нескольку десятков раз на дню. Протягивал большое полотенце за спину и при помощи этого нехитрого рычага усаживал его на кровати, потом укладывал обратно… Ему, конечно, не лежалось спокойно. Полежи-ка четыре года…
Не гляди во след
Плача и любя –
Я лишь пыльный след
Самого себя.
Мне не в радость день
И не в радость ночь,
Я всего лишь тень,
Чья дорога – прочь.
Он умер. За несколько дней до смерти я напоил его водкой из сосочки для грудничков. Он просил – а я из детской шалости согласился. Дед раскраснелся и пел «три танкиста – экипаж машины боевой»…
Лучше взрослых знают дети,
Для чего бывает праздник:
Чтобы жизни улыбаться,
А не горе горевать…
Года два назад мама за это мне сказала спасибо. Она сказала – он много раз просил – а мы с бабушкой не давали. Благодаря тебе – ему было хорошо перед смертью…
Через несколько месяцев умерла бабушка. Мудрая и трудолюбивая женщина, воспитавшая троих прекрасных детей. Набожная. Купеческих кровей. Познавшая и голод, и холод, и ужас войны…
Зажигаю свечи –
Для друзей привет,
Да одни далече,
А иных уж нет.
Шутковать – негоже,
Плакать – ни к чему,
Сдует ветер божий
Всех по одному…
Я окончил школу, и мы с мамой вернулись в Казань к моему брату. Которому уже было 30 лет… Я поступил на исторический в универ – но ушёл. Юношеский максимализм…
Окончил юридический лицей и поступил уже в Юридическую Академию. Просто хотелось высшего образования и как бы в память об отце.
Учился и подрабатывал. Охранником. Курьером. Занимался со служебными собачками в кинологическом центре…
Закончил ВУЗ и поработал немного юристом. А потом меня захватили стихи.
И до утра сидит поэт
Над рифмой кольцевой…
Писательством обязан старшему брату. Классе в 5 я наткнулся на его тетрадку с институтскими лекциями вперемешку с юмористическими четверостишиями. Он сочинял их так складно и смешно, что я подумал: «Вот бы и мне так!». И начал тоже. И продолжаю по сей день. И думаю, что уже не остановлюсь…
Я знаю, ты меня поймёшь:
Ты на меня как брат похож,
А это значит – ты живёшь
На белом свете
Не для того, чтоб торговать,
И воевать, и воровать,
А для того, чтобы бросать
Слова на ветер…
Самосуд неожиданной зрелости,
Это зрелище средней руки
Лишено общепризнанной прелести -
Выйти на берег тихой реки,
Рефлектируя в рифму. Молчание
Речь мою караулит давно.
Бархударов, Крючков и компания,
Разве это нам свыше дано!
Есть обычай у русской поэзии
С отвращением бить зеркала
Или прятать кухонное лезвие
В ящик письменного стола.
Дядя в шляпе, испачканной голубем,
Отразился в трофейном трюмо.
Не мори меня творческим голодом,
Так оно получилось само.
Было вроде кораблика, ялика,
Воробья на пустом гамаке.
Это облако? Нет, это яблоко.
Это азбука в женской руке.
Это азбучной нежности навыки,
Скрип уключин по дачным прудам.
Лижет ссадину, просится на руки -
Я тебя никому не отдам!
Стало барщиной, ревностью, мукою,
Расплескался по капле мотив.
Всухомятку мычу и мяукаю,
Пятернями башку обхватив.
Для чего мне досталась в наследие
Чья-то маска с двусмысленным ртом,
Одноактовой жизни трагедия,
Диалог резонера с шутом?
Для чего, моя музыка зыбкая,
Объясни мне, когда я умру,
Ты сидела с недоброй улыбкою
На одном бесконечном пиру
И морочила сонного отрока,
Скатерть праздничную теребя?
Это яблоко? Нет, это облако.
И пощады не жду от тебя.
1982
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
