Он прильнул к входной двери и долго всматривался в глазок. На лестничной клетке стояла женщина непонятного роста и возраста. В размытом искаженном изображении угадывалось только ее намерение - дождаться, пока ей откроют дверь. В руках дама держала крупную темную сумку, по всей видимости, набитую до отказа. Поразмыслив еще несколько секунд, Петр Андреевич защелкал замками и осторожно проскользнул наружу.
- Врача вызывали? - строго и в то же время равнодушно спросила незнакомка.
- Нет. А вы доктор? - удивился Петр Андреевич. Докторов он не вызывал уже лет двадцать, да и те, что возникали в его жизни раньше, были педиатрами. Сыновья выросли и растворились в новой взрослой жизни. Жена умерла пять лет назад от инфаркта. Причем внезапно, не успев нагрузить мужа необходимостью заботиться о врачах и не обременив его ни единой просьбой.
- Улица Нестеренко, 17, квартира 33? - начиная раздражаться, уточнила дама.
- Да.
- Николаев Петр Андреевич?
- Вообще-то да. Но...
- Температура 39, боли в животе, рвота, - уверенно декламировала она, глядя в какую-то бумажку.
- Простите, доктор, это недоразумение, я не вызывал... у меня не... - растерянно бормотал Петр Андреевич, пытаясь сообразить, что это все значит.
- Так, я обязана вас осмотреть, у меня вызов!
- Но я не болен!
- Это мы сейчас и выясним, - решительно шагнув, докторша натиском плотного тела проложила себе путь в квартиру. Петру Андреевичу не оставалось ничего иного, кроме как перейти к отступлению, отстреливаясь мелкими очередями возмущенных вздохов.
- Извините, я не ждал гостей, - интеллигентно оправдывался "больной", поправляя сокрушительный беспорядок в коридоре, - Позвольте ваше пальто?
- Бахилы есть? - игнорируя попытки "больного" ухаживать, докторша по-хозяйски пристроила свое пальто на вешалку.
- К сожалению, нет, - мучительно соображая, Петр Андреевич порылся в галошнице и выкопал пару стоптанных тапок.
- Нет, тапки не надо. Дайте два пакета, - приказы незнакомой женщины повергли хозяина в состояние зомби, он суетился, метался по комнатам, шарил в ящиках и натыкался на все, что попадалось по пути.
- Где можно руки помыть? - натянув рваные пакеты на сапоги, поинтересовалась дама.
- Вот тут, пожалуйста: ванна, раковина, полотенце. Вот сюда, прошу, - мямлил Петр Андреевич. По дороге в ванную, он достал из шкафа старый вельветовый пиджак. Не вполне осознавая странность своих попыток выглядеть прилично, он натянул его на вытянутую домашнюю майку. В сочетании со спортивными штанами образца 1975 года пиджак смотрелся неожиданно нарядно.
Тщательно помыв руки, женщина слегка тронула серовато-коричневое полотенце и прошла в комнату. Не обращая никакого внимания на немытый пол, пыль и разобранную постель, она достала из сумки стетоскоп и тонометр.
- Разденьтесь до пояса. Если можно быстрее, у меня много вызовов сегодня, - в ее голосе впервые мелькнули нотки усталости.
- Может быть все-таки не стоит утруждаться? Я же говорю - не болен я! - стаскивая пиджак и майку, попытался сопротивляться Петр Андреевич.
- Зачем тогда вызывали? Шутки шутите? - постукивая и прощупывая желтоватый обвисший живот пятидесятилетнего вдовца, неожиданно нежно сказала докторша.
- Да я же не вызывал, это какое-то недоразу...
- Ладно-ладно, давайте руку. Полюбуемся на ваше давление, - слегка улыбнувшись и явно смягчив гнев на милость, произнесла женщина.
Петр Андреевич невольно всматривался в ее темные густые волосы, мягкую матовую кожу на щеках, на медленно вздымавшуюся массивную грудь, явно обозначенную под бесформенным серым свитером. Полные округлые бедра, обтянутые длинной черной юбкой годэ, основательно подчеркивали общую плавность тела и женственность форм внезапной гостьи. Петр Андреевич давно не был так близко к женщине. Запах дешевенькой туалетной воды казался ему сногсшибательным ароматом, напичканным афродизиаками, каждое касание теплых женских рук вызывало дрожь и мурашки.
- Вас знобит? - удивилась она.
- Немного, - глухо отозвался он, прижимаясь к ее стетоскопу и стараясь ровнее дышать.
- Высокой температуры я у вас не чувствую, но если знобит, значит она есть, и возможно, поднимается.
- Да-да. Похоже, что так, - теряя рассудок от давно забытых эмоций, бормотал "больной".
- Так, ну что ж... - отстранившись и присев к письменному столу, заваленному бумажками, журналами, газетами и папками, докторша достала блокнот и ручку. Властно сдвинув локтем все лишнее прямо на пол, она принялась что-то писать.
- Ну как, выживу? - пошутил Петр Андреевич. К нему возвращалось самообладание и давно забытый молодецкий шарм, - Как вас зовут, моя спасительница?
Удивленно подняв брови, она оторвалась от писанины и внимательно посмотрела на "больного". Потом задумалась и продолжила чирикать рецепт.
В ее жизни давно не было мужчин. Люди делились на коллег, соседей и больных. Одиночество стало надежной и абсолютно комфортной капсулой, защищающей от лишних передряг. Глядя на замученных страстями людей, Наталье всегда казалось, что она не позволит себе так издеваться над собой же. К сорока пяти годам в ее жизни было лишь одно дорогое сердцу и по-настоящему близкое существо - кошка Маруська. Старой девой Наталья себя не считала, хотя за спиной частенько слышала о себе именно то самое словцо. В юности случались романы, свидания, влюбленности. Но в душу пускать к себе было некого. Потеряв бабушку, потом маму и рано повзрослев, Наташа не раздумывая поступила в медицинский. Он стал ей домом и семьей. Подруги были заняты собой, коллеги мужского пола - юными выпускницами медучилищ. Все просто и логично. Это данность, которую Наталья принимала с монашеским смирением и душевным теплом.
- Вообще-то Наталья Ивановна я, - загадочно улыбаясь, сказала она и протянула Андрею Петровичу вырванный из блокнота листик, - Вот вам рецепт, пейте три раза в день после еды и все наладится. У вас гипертония и признаки артроза, вы знаете?
- Нет, - глупо улыбаясь ей в ответ, просипел он.
- Будем лечиться, господин Николаев, а то плохо дело кончится.
- Когда вы снова ко мне придете? - выдавая нетерпение и излишнюю заинтересованность, спросил он.
- Так, сейчас скажу, - она высматривала что-то в своем блокноте, - В пятницу зайду. Если будет опять высокая температура, вызывайте повторно! Обязательно!
- Хорошо. Я уже чувствую, что меня очень знобит. И живот опять ноет.
- Похоже на грипп. Сейчас все болеют. Эпидемическая ситуация в районе. Бродит рото-вирусная инфекция.
- Да-да, рото-вирусная... - как попугай повторял ее слова Петр Андреевич.
- Одевайтесь, вам нужно быть в тепле.
Наталья Ивановна стремительно собрала сумку и направилась в коридор. "Больной" семенил за ней.
- А чайку не хотите на дорожку? - не рассчитывая на положительную реакцию, все же спросил он.
- У меня вызовы, - на удивление мягко ответила она, - Хотя, если только недолго...
- Я мигом. Вы знаете, как я завариваю зеленый с жасмином? О, вы сейчас поймете, что такое настоящий чай!
Андрея Петровича трудно было узнать. Он подскочил и бросился на кухню. Гремя пиалами, специальными чайничками и ложечками, он подробно расписывал докторше, как надо колдовать над чаем, чтобы он правильно усвоился и отдал свои тонкие энергии. Наталья Ивановна перестала замечать вытянутые спортивные штаны образца 1975 года, она не видела его небритых седых щек, мятого пиджака. Удивленно и восторженно смотрела в его вспыхнувшие счастливые глаза, вслушивалась в тембр окрепшего приятного баритона и чувствовала, что теряет рассудок. Странное неведомое ощущение остановившегося времени, затянувшегося сладким туманом окружающего мира захватило все ее существо. Он рассказывал, как путешествовал по Индии. А она слушала. Он подливал ей зеленого с жасмином, а она послушно отхлебывала и восхищалась. На прощанье он подарил ей глиняного божка - символ семейного счастья. А она смущенно призналась, что никогда не была замужем и приняла подарок.
В тот день больные не узнавали своего участкового терапевта. Она искрилась изнутри, загадочно улыбалась и иногда отвечала на вопросы невпопад.
Про роман докторши с полковником из тридцать третьей болтали все "больные" района уже через месяц. Свадьба была скромной, но шумной.
Школьник Мишка Светляков из тридцать второй квартиры, которого Петр Андреевич постоянно гнал из подъезда, ругал отморозком и отбирал выпивон, решил в следующий раз действовать жестче.
По улице Нестеренко неслась пожарная машина. Остановилась у семнадцатого дома. Взволнованные жители высыпали смотреть, что случилось. Мишка впился глазом в окуляр глазка и ждал нового веселья.
- Николаев Петр Андреевич?
- Да.
- Пожарный расчет вызывали?
- Вообще-то нет, а...
- Где горит?
- Не знаю.
- Тээээкс... Балуемся, значит. Не хорошо. А может все-таки в квартиру пустите? Проверим, не дымит ли чего? Я что-то смешное говорю, а?
Андрей Петрович весело хохотал, глядя на взбешенного молодого пожарного. Немного успокоившись, продолжая улыбаться, он спросил:
Обступает меня тишина,
предприятие смерти дочернее.
Мысль моя, тишиной внушена,
порывается в небо вечернее.
В небе отзвука ищет она
и находит. И пишет губерния.
Караоке и лондонский паб
мне вечернее небо навеяло,
где за стойкой услужливый краб
виски с пивом мешает, как велено.
Мистер Кокни кричит, что озяб.
В зеркалах отражается дерево.
Миссис Кокни, жеманясь чуть-чуть,
к микрофону выходит на подиум,
подставляя колени и грудь
популярным, как виски, мелодиям,
норовит наготою сверкнуть
в подражании дивам юродивом
и поёт. Как умеет поёт.
Никому не жена, не метафора.
Жара, шороху, жизни даёт,
безнадежно от такта отстав она.
Или это мелодия врёт,
мстит за рано погибшего автора?
Ты развей моё горе, развей,
успокой Аполлона Есенина.
Так далёко не ходит сабвей,
это к северу, если от севера,
это можно представить живей,
спиртом спирт запивая рассеяно.
Это западных веяний чад,
год отмены катушек кассетами,
это пение наших девчат,
пэтэушниц Заставы и Сетуни.
Так майлав и гудбай горячат,
что гасить и не думают свет они.
Это всё караоке одне.
Очи карие. Вечером карие.
Утром серые с чёрным на дне.
Это сердце моё пролетарии
микрофоном зажмут в тишине,
беспардонны в любом полушарии.
Залечи мою боль, залечи.
Ровно в полночь и той же отравою.
Это белой горячки грачи
прилетели за русскою славою,
многим в левую вложат ключи,
а Модесту Саврасову — в правую.
Отступает ни с чем тишина.
Паб закрылся. Кемарит губерния.
И становится в небе слышна
песня чистая и колыбельная.
Нам сулит воскресенье она,
и теперь уже без погребения.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
