Если ты не хочешь, чтобы тебя забыли, как только ты умрешь и сгниешь, пиши достойные книги или совершай поступки, достойные того, чтобы о них писали в книгах
Мой отец был достаточно замкнутым человеком, хорошо известным в правительственных и научных кругах. Апофеозом его карьеры стал развод с красавицей-женой, выбранной вышестоящим руководством и заботливо предложенной талантливому изобретателю в качестве украшения ведомственной квартиры. Развал подобной семьи был равносилен самоубийству. Ничего, думал отец, сначала простят, потом забудут. Так и случилось. Забыли…
Годы прозябания вдали от столицы, голод и крохотная промерзшая квартирка сделали свое дело: отец окончательно замкнулся в себе и почти не реагировал на окружающих. Книг в доме хватало, однако многие так и достались мне со «склеенными» страничками. Я помню отца уже стареющим и отчаявшимся – поздний ребёнок от немолодой женщины был ему совершенно не нужен. Единственное, что хоть как-то возвращало человека к реальности, была тоненькая самиздатовская книжечка стихов Высоцкого – «Нерв». Потом дома появились хрипящие записи на огромных бабинах, а позже – первые магнитофонные кассеты. И отец внезапно ожил. Начал собираться в Москву, хлопотать за перевод на прежнюю работу, договариваться за квартиру для небольшого перепуганного семейства…
Лет через десять, идя по вечерней улочке к той же крохотной квартирке, отец резко остановился, посмотрел на меня, как будто видел впервые в жизни, и вдруг сказал:
- Знаешь, а я ведь чуть с Высоцким не познакомился…
Моё отношение к Владимиру Семёновичу было странным, привлекали только несколько баллад и потрясающие театральные постановки. Увлечение «Вертикалью» было еще впереди, недосмотренное «Место встречи» с завидным постоянством меняло телеканалы и время трансляции. Но сама мысль, что идущий рядом со мной сутулый человек мог быть знаком с Высоцким, повергла в шок.
Все оказалось прозаично: приехавший в Москву «политический» был принят крайне холодно. Не выезжать, не разглашать, должность с понижением, лишение наград, о переводе семьи не может быть и речи…
Заливая водкой крушение надежд, отец невзначай спросил у приятеля, нет ли новых записей Высоцкого.
- А в чём проблема? Поехали к нему в гости, заодно и подпишет.
Дверь открыла взбешенная Марина, ненавидевшая шумные ватаги володиных друзей, которые вваливались к нему в квартиру в любое время суток.
- Опоздали. Ушел в театр.
- Какая она?
Отец непонимающе смотрел на меня.
- Ну, Марина Владимировна. Какая она в жизни?
Кажется, вопрос застал его врасплох.
- Да я и не помню. Обычная актриса, симпатичная вроде… На Аллочку похожа…
Разговор тут же был переведен на другую тему, отец никогда не рассказывал о первой жене. Мне вдруг показалось, что мы все куда-то отчаянно опоздали.
Вспомнилось это через много лет, когда Алла приехала на похороны моего отца. Она оказалась властной и слегка надменной женщиной, которую практически не тронул возраст. Мы не были знакомы, ее фотографии остались в заснеженной столице вместе с прошлой отцовской жизнью, но с первого же взгляда пришло понимание – это она.
Подошла. Долго смотрела на осунувшееся лицо лежащего человека, как будто хотела запомнить до мельчайших подробностей. Ни слезинки. Каменная маска приличия. Руки удивительно спокойны.
Потом так же медленно отошла к стене…
Было странно видеть мою мать, суетившуюся рядом. В ее нервных движениях проступил весь кошмар последних десятилетий, вечное ожидание этого мраморного призрака, стоявшего сейчас у стены, и смотрящего на нас всех из другой, далекой жизни…
И только потом, когда водитель старенького служебного автобуса просигналил о своем прибытии, Алла вдруг дернулась вперед, придерживая закрывающуюся входную дверь. Наши взгляды встретились… Мне вдруг показалось, что я вижу Марину. Сходство было разительным: именно так смотрела Влади с экрана телевизора. Именно такой она была, говоря: «Только присутствие моих собак помешало мне покончить с собой».
Удивительно, что о своих близких мы почти ничего не знаем. Люди годами живут рядом, ходят, думают, дышат тем же воздухом, но остаются совершенно незнакомыми.
Алла уехала от нас почти сразу и больше не появлялась. Моя мать отказалась говорить о ней, и только через несколько лет случайно выяснилось, что первая жена отца больше не вышла замуж. Она ждала до последнего. А Марина Влади, на которую Аллочка так похожа, до сих пор считает себя вдовой Высоцкого, даже несмотря на последующее замужество.
А иногда отец мне говорил,
что видит про утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая там охота! —
представь себе... А впрочем, что ты знаешь
про наши про охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шел читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня —
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучела расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
