На Дерибасовской открылася пивная...или наше музыкальное образование
Враги сожгли родню хату...
Не знаю, как на Дерибасовской, но наша пивная находилась на углу Первомайской и Пожарного проезда. Это сооружение не обогащало нашу улицу своим архитектурным обликом. Скорее наоборот. Одноэтажное безликое строение, с широкой входной дверью, и примыкающей подсобкой. Подсобку, обслуга пивной, от усталости и пьянства, иногда забывали запирать. А мы, дворовая шпана, тырили из неё: орехи, конфеты, а иногда и фрукты. Однажды весь двор был усеян арбузными корками. Нас таскали на допрос в милицию, но все держались стойко, несмотря на угрозы. Тогда наши матери, пришли гурьбой в 51-е отделение милиции и устроили начальнику разнос. Тот в конце концов плюнул на жалобы заведующего пивной и от нас отстали.
Войдя в широкую дверь, посетитель оказывался перед входом в подсобку, и повернув налево входил в обширный зал. В зале стоял постоянный равномерный гул. С правой стороны, за широкой стойкой грозно возвышалась огромная тётя Шура. Перед нею пивной золочённый кран,который Шура время от времени подкачивала, и искристая струя наполняла поллитровую пивную кружку. Мужики обычно брали кружку с "прицепом", и садились на свободное место. На нас детей, она покрикивала, но не зло, и даже иногда угощала кавказкими конфетами, вытаскивая их из под клеенчатого фартука, и давая всем по штучке.
Чуть поодаль от центра, сидел слепой баянист, дядя Федя, по прозвищу Танкист. Правая щека у него была обожженна, что вызывало у людей глубокое сострадание, особенно у нас, у детей. К началу вечера, когда пивная была почти полна, он немного робко, ненавязчиво, начинал играть популярные мелодии:"Смуглянку","Синий платочек","Огонёк"- на позицию девушка провожала бойца, и конечно, любимую "Катюшу". Играл он чисто, душевно, поговаривали, что им был закончен какой-то музыкальный институт. Но к вечеру, уже крепко выпив и изнемогая от тяжести прошлого, нажимая на клавиши заводил:"Тёмная ночь". Баян пел так, что зал рыдал. Мужики его угощали, совали деньги в карманы, и просили исполнить ещё раз. Самое большое впечатление поизводила песня:"Враги сожгли родную хату". Сам он не пел, но кто-то пытался петь, или горестно слушал. После небольшого перерыва народ немного успакаивался. И тогда блатные вежливо заказывали:"Мурку". Мы, пацаны, стайкой сбившись у входа, с замиранием слушали этот воровской гимн. А когда звучали первые ноты:"На Дерибасовской открылася пивная". подпевали и особенно голосисто пел Юрка Пушкин. Про блатную компанию, про Марусю, Розу, Раю и мальчика из Нальчика. Мы с трудом себе представляли, эту одесскую улицу, и где находится этот самый Нальчик. Но роскошный мальчик, который ездил на машине марки Форда и шил костюмы элегантно, как у лорда, приводил нас в неописуемый восторг. И слегка опьянев от этой феерической песни, расходились по домам. роман койфман
Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.
Однажды Босх привел меня в харчевню.
Едва мерцала толстая свеча в ней.
Горластые гуляли палачи в ней,
Бесстыжим похваляясь ремеслом.
Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать,
Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,
А на доске грунтованной на плоскость
Всех расселить в засол или на слом".
Он сел в углу, прищурился и начал:
Носы приплюснул, уши увеличил,
Перекалечил каждого и скрючил,
Их низость обозначил навсегда.
А пир в харчевне был меж тем в разгаре.
Мерзавцы, хохоча и балагуря,
Не знали, что сулит им срам и горе
Сей живописи Страшного суда.
Не догадалась дьяволова паства,
Что честное, веселое искусство
Карает воровство, казнит убийство.
Так это дело было начато.
Мы вышли из харчевни рано утром.
Над городом, озлобленным и хитрым,
Шли только тучи, согнанные ветром,
И загибались медленно в ничто.
Проснулись торгаши, монахи, судьи.
На улице калякали соседи.
А чертенята спереди и сзади
Вели себя меж них как Господа.
Так, нагло раскорячась и не прячась,
На смену людям вылезала нечисть
И возвещала горькую им участь,
Сулила близость Страшного суда.
Художник знал, что Страшный суд напишет,
Пред общим разрушеньем не опешит,
Он чувствовал, что время перепашет
Все кладбища и пепелища все.
Он вглядывался в шабаш беспримерный
На черных рынках пошлости всемирной.
Над Рейном, и над Темзой, и над Марной
Он видел смерть во всей ее красе.
Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: "Прочь! Бесстыдство! Святотатство!"
Во избежанье Страшного суда.
4 января 1957
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
