Наполеон, Креольская королева и немного джаза / трескотня в кожаном переплёте
Первая часть названия чужая. Украденная. Но не мной, а преподавательницей по стилистике. Она задала эссе на эту тему.
Тему? Какую тему?
У меня два голоса.
"У него было три сына-царевича. Первый… мнэ-э… Третий был дурак, а вот первый?..»
Стругац
«-…от твоей трескотни болит голова!»
Вообще-то я молчалива. Да что я говорю, ты ведь сам знаешь. Помню, как ты сказал мне замолчать, и я не издала ни звука за целые сутки. А ты хныкал, просил прощения, и дурацкое «я больше не буду» резало слух каждые десять минут… Ха, да если хочешь знать, мне вообще не обязательно говорить!
«А мне не писалось,
Мне опять не писалось,
Мне в эту ночь не писалось –
Я привыкал быть великим немым»
Вот и я привыкала.
Однажды у меня пропал голос. Совсем. Я тогда даже немного испугалась, но потом быстро приспособилась. Только-только собралась учить язык жестов, как голос вернулся. Испугался, подлец, что его место займут руки.
А ты говоришь «трескотня»…
Только знаешь, тяжело это все.
Я иногда начинаю писать кому-нибудь письмо и замечаю, что в строчках появляются рифмы… Мой мозг работает как-то не так, как должен бы. Рифмы, рифмы, рифмы…
Кому они нужны, а? Скажи!
Помнишь, как у Диккенса:
«Стихи ненатуральны, никто не говорит стихами, кроме бидля, когда он приходит со святочным подарком, или объявления о ваксе, или какого-нибудь там простачка. Никогда не опускайтесь до поэзии, мой мальчик».
А я опустилась, черт возьми. Да еще как! Меня засосало по самое не хочу…
Допустим, я высокая. 177 сантиметров… жалко, что на каблуках ходить не умею, так бы была еще ближе к небу. Зато амбиций, наверное, не так много. Это низенькие люди к власти тянутся. Наполеон вон какие дела творил… А торт всё равно вкусный, жаль, что я на диете.
«… - везет этим моделям. Высоченные. Казалось бы, умные должны быть. Добрые, по крайней мере! Бог-то над самой головой… А они! Эх! Хотя, откуда нам знать – за косметикой лица не видно».
«…- чёртов дождь!»
Стало немодно любить осень. Ага.
Мол, Пушкиных развелось…
И все произведения про осень, дескать, одинаковые.
И гуляете вы, понимаешь ли, под своим «поэтичным» дождём не потому, что нравится, а потому, что красиво.
Чего ж красивого-то? Вымокнешь до нитки, косметика размажется, заболеешь еще потом… А ведь гуляем. Но поверь, красота тут ни при чем.
И осень золотая мне совсем не нравится.
А так-то осень люблю…
Вот и пойми, где правда.
Стало немодно – я и притворяюсь иногда.
«…- деточка, ты проходишь мимо каждый день, может, начнёшь здороваться? Вот умница…
… Да не маши ты так яростно головой; правда, она в воздухе, она на асфальте, она на каждой обшарпанной стене этого дома. Не любят люди уличных торговок. А что мы вам сделали?
… Прощай… И не ходи завтра другой дорогой, стараясь избежать встречи, не дойдешь….»
Странные вокруг люди, ты замечал?
«… - Мы поплывем на «Креольской королеве»! Помнишь, как в романе Сандры Браун, мы его вслух читали… там была именно королева… Только я воды боюсь, да и Браун давно не читаю, стыдно как-то…».
А еще мне Юлька подарила солнце. Маленькое такое солнышко из неизвестного металла. Я пришила его к старенькой серебряной цепочке и теперь ношу не снимая.
«Пусть всегда будет солнце!»
«…Здравствуй, дорогой Боженька… кажется, так начинают свои молитвы дети в американских фильмах… Они умеют молиться, а я тупо жалуюсь. Привет, привет. Чего тебе здравствовать? Ты ж и так вечный… А мне вчера двенадцать стукнуло. Да еще как стукнуло! Дверью по лбу! Это ребята в школе неудачно пошутили… Но я не жалуюсь, я ведь пообещал не жаловаться. У тебя и так дел полно, а тут еще я… Мне ночью сон снился, что ты взялся за ворот моей новой рубашки большим и указательным пальцами. А я-то тяжелый (двенадцать лет уже все-таки!), и рубашка начала рваться. Ты раскачивал меня из стороны в сторону и смеялся, а я думал только о том, что мама, наверное, разозлится… рубашка новая… красивая… в полосочку….»
Я люблю платья. Говорят, что их любят Настоящие женщины. Смешно даже.
Но любить одно, а носить другое…
И книжки я люблю. Сами книжки. Запах. Шелест страниц.
Но их я еще и читаю.
А платья ношу редко….
«…- люди учатся прощать годами, а ты хочешь всё забыть за секунду»
Память у меня хорошая, правда, правда…
Оно всё вспомнится.
Однажды.
Когда будет гораздо проще вспоминать.
Сейчас я помню только Люка Скайвокера, в которого была влюблена всё детство, и «Потрясающего» Джимми Смита с его пластинкой «Peter and the Wolf». Под «Elegy for a Duck» я рыдала ночами.
А ты не любишь орган. И джаз не любишь. Я знаю.
А вообще, я молчалива. Зачем звоню?
Посмотри в окно – хлопья снега похожи на маленьких ангелов…
Сразу дура… Я, между прочим, сегодня экзамен почти на отлично сдала… почти… Четверка, в общем.
«…- я дышу чужими словами…. ты говори, говори… не останавливайся….»
«…- и еще… не бросай меня здесь, ладно? Люди, они ведь злые. Я боюсь, что меня будут ругать…
Как мама тогда…за порванную рубашку…».
Уже довольно лучший путь не зная,
Страстьми имея ослепленны очи,
Род человеческ из краю до края
Заблуждал жизни в мрак безлунной ночи,
И в бездны страшны несмелые ноги
Многих ступили — спаслися немноги,
Коим, простерши счастье сильну руку
И не хотящих от стези опасной
Отторгнув, должну отдалило муку;
Hо стопы оных не смысл правя ясной —
Его же помочь одна лишь надежна, —
И тем бы гибель была неизбежна,
Но, падеж рода нашего конечный
Предупреждая новым действом власти,
Произвел Мудрость царь мира предвечный,
И послал тую к людям, да, их страсти
Обуздав, нравов суровость исправит
И на путь правый их ноги наставит.
О, коль всесильна отца дщерь приятна!
В лице умильном красота блистает;
Речь, хотя тиха, честным ушам внятна,
Сердца и нудит и увеселяет;
Ни гневу знает, ни страху причину,
Ищет и любит истину едину,
Толпу злонравий влеча за собою,
Зрак твой не сильна снесть, ложь убегает,
И добродетель твоею рукою
Славны победы в мал час получает;
Тако внезапным лучом, когда всходит,
Солнце и гонит мрак и свет наводит.
К востоку крайны пространны народы,
Ближны некреям, ближны оксидракам,
Кои пьют Ганга и Инда рек воды,
Твоим те первы освещенны зраком,
С слонов нисшедше, счастливы приемлют
Тебя и сладость гласа твого внемлют.
Черных потом же ефиоп пределы,
И плодоносный Нил что наводняет,
Царство, богатством славно, славно делы,
Пользу законов твоих ощущает,
И людей разум грубый уж не блудит
В грязи, но к небу смелый лет свой нудит.
Познал свою тьму и твою вдруг славу
Вавилон, видев тя, широкостенный;
И кои всяку презрели державу,
Твоей склонили выю, усмиренны,
Дикие скифы и фраки суровы,
Дав твоей власти в себе знаки новы.
Трудах по долгих стопы утвердила,
Седмью введена друзьями твоими
В греках счастливых, и вдруг взросла сила,
Взросло их имя. Наставленный ими
Народ, владетель мира, дал суд труден:
Тобой иль действом рук был больше чуден.
Едва их праздность, невежства мати
И злочинств всяких, от тя отлучила,
Власть уж их тверда не могла стояти,
Презренна варвар от севера сила
Западный прежде, потом же востока
Престол низвергла в мгновение ока.
Была та гибель нашего причина
Счастья; десница врачей щедра дала
Покров, под коим бежаща богина
Нашла отраду и уж воссияла
Европе целой луч нового света;
Врачей не умрет имя в вечны лета.
Мудрость обильна, свиту многолюдну
Уж безопасна из царства в другое
Водя с собою, видели мы чудну
Премену: немо суеверство злое
Пало, и знаем служить царю славы
Сердцем смиренным и чистыми нравы.
На судах правда прогнала наветы
Ябеды черной; в войну идем стройны;
Храбростью ищем, искусством, советы
Венцы с Победы рук принять достойны;
Медные всходят в руках наших стены,
И огнь различны чувствует премены.
Зевсовы наших не чуднее руки;
Пылаем с громом молния жестока,
Трясем, рвем землю, и бурю и звуки
Страшны наводим в мгновение ока.
Ветры, пространных морь воды ужасны
Правим и топчем, дерзки, безопасны.
Бездны ужасны вод преплыв, доходим
Мир, отделенный от век бесконечных.
В воздух, в светила, на край неба всходим,
И путь и силу числим скоротечных
Телес, луч солнца делим в цветны части;
Чувствует тварь вся силу нашей власти.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
