Берёзки, сосны, трава и волшебная музыка птиц. Месяц май. Доброе, милое, тёплое солнышко греет полянки в дремучем лесу. Где-то рядом журчит ру-чеёк. Пчёлки нежно шуршат на цветах золотой мать-и-мачехи, на открытых цветах одуванчиков, медуницы. Чарующие ароматы наполняют вселю-бящей ласковой сказкой прозрачный, призрачный, неощутимый таинственный воздух. Муравьиные лапки скребут под корой онемевшего сто лет назад, опустевшего древнего дуба.
Избушка…
…Четыре окна, дверь, порог, печка, дым.
Тлеет бывший костёр. Здесь живёт молодая семья.
Семья – Ваня и Маша.
- Самоварчик вскипел. Ваня, лучик, родной… Я соскучилась. Будем пить чай?
Сегодня она была в платье. Длинное белое платье в зелёный горошек скрывало её великолепные стройные ножки. До пояса, - русые, мягкие волосы закрывали всю спину. И, словно, светились, искри-лись, сияли. Играли с тенями, и тени скрывались в заветных, наивно-заветных местах. Пояс бережно подчёркивал хрупкую талию. Пояс… Из какой-то невиданной, лёгкой, невероятно-воздушной мате-рии. Тонкие губы – голубые глаза, глубокие, как океан, в них как будто бы дверь, а за ней лабиринт. Дальше – звёзды и Небо. Бесконечная лунная тай-на. Тайну видно лишь тем, кто «ещё».
Кто «пока» - невдомёк.
Деревянные фенечки… На груди, на руках и на бархатной шее.
Музыкальные пальчики.
Девочка.
Босиком по невинной пушистой траве.
- Солнышко… Милое, - ответил ей Ваня.
Улыбнулся игриво.
Он был в джинсах и в чёрной рубашке на выпуск. Короткие белые волосы. Ростом чуть выше её. Гладко выбрит и чист. Словно ветер – свободен и прост. Как высокая птица. Нагорный хрусталь. Не имеющий здесь ничего, кроме снов и тепла, исхо-дящего прямо из сердца. Он был – сердце! Мечта! Тишина и покой. Ночь – уверенность в завтрашнем дне.
Их ждал дом. Лавочка, стол, кровать, шкаф и два простеньких стула. Огромный такой самовар, как из дедовых, или прадедовых сказок, толстенный ога-рок свечи, старовидная русская печь – в натураль-ную четверть жилого пространства.
Для поступи половички. Аккуратные, мягкие, тёп-лые, очень уютные. Древний, славный ковёр под столом.
Женский угол… Не видно совсем. То бишь, Маши-на кухня.
Великое множество разнообразнейших трав в ви-де веников по потолку. Запах – плавленый воск, зверобой и душица. И липовый мёд.
Деревянные кружки да ложечки, блюдца. Нарезка – печатные свежие рамки. Домашние булочки. Да. Так тепло и светло.
- Хорошо-то как, Машенька!
- Я старалась, любимый.
- Родная…
- Спасибо тебе.
- Милая. Добрая. Самая нежная девочка в мире. Моя. – Сказал лес за окном.
Улыбнулись.
- Всё слышит, проказник, - шепнул Ваня, глядя в тайгу сквозь стекло.
- Слышит. Видит. И знает. Наш. Батюшка – Лес. – Объяснила застенчиво Маша.
Посмотрела Ивану в глаза.
- Я люблю тебя, крошка, - донесла бесконечная лунная тайна до двери, сквозь Небо и Звёзды, сквозь весь лабиринт. – Я люблю тебя, крошка, ты слышишь?
- Да, конечно, я слышу, родной мой. Единствен-ный. Нет ничего, кроме нас. Я и ты. Ты во мне. Всё внутри. Милый, я – это ты. Мне не нужно знать слов. Чтобы слышать тебя.
- Мой котёнок! Котёнок… Иди ко мне?
- Можно на ручки?
- Лапка… Лапушка… Маша.
- Ага.
После завтрака Ваня и Маша обычно ходили ку-паться. Здесь, в лесу было озеро. В мае, в речках во-да ещё очень холодная, озеро на солнцепёке про-гревалось буквально мгновенно. Вода в озере Вани и Маши была изумительной. Чистой. Кристально-прозрачной. Живой. И ничуть не холодной. Если только слегка… Освежающей… Бодрой… И нежной. Такой, как роса по утрам. Или как слепой дождь.
До самого дна в середине, Ваня, как не пытался, но так и не смог донырнуть. Хотя и нырял он отменно,уступая в таком виде игр – забав, вероятно, одним лишь русалкам.
По периметру озеро было укрыто от внешнего ми-ра густым ивняком. Такой плотной – плотной, не-проходимой, шикарной, надёжной стеной. Что само по себе уже великолепно и сказочно, нереально – красиво!
Они называли всю эту идиллию Морем.
Это было их личное Море.
Они очень любили Его.
Сначала поверхность воды потревожила Машина ножка. Круги… Водомерки попрятались в зону кувшинок.
- Щекотно, любимый! – Воскликнула девушка.
- Милая, не простудись, - сказал шуткой Иван.
- Я хочу как всегда! Помоги мне раздеться, род-ной.
Обнажённой она погрузилась по пояс, хихикнула звонко, вздохнула всей трепетной, зрелой, кудесни-цей – грудью и плавно, неслышно, как дикая ним-фа из сказок, нырнула. Исчезла в объятиях госте-приимного Моря.
- Да… Это надолго, - подумал Иван.
И скользнул вслед за ней, вовсе не раздеваясь. В рубашке и джинсах. В надежде поймать жену там, в глубине. Под водой. Что, естественно, было не про-сто.
Они так играли.
Мужчина всегда ловил то, что навеки его. Жен-щине очень хотелось быть пойманной.
Море нежило Ваню и Машу. Желания, пусть даже самые невероятные и сокровенные, здесь для них исполнялись всегда.
Прошло время. И Море уже успокоилось. И водо-мерки покинули свои укрытия, побежали по зерка-лу, по привычной глади, стеклу вековечно спокой-ного, тихого, мирного лона. Волшебной воды.
Ваня и Машенька всплыли у самого берега. Плав-но и тихо. Не нарушив покоя природы. Словно еди-ный живой организм. В жарких сладких объятиях и в поцелуе. Душа! Одно сердце на всех.
- Я дышу тобой, милый, - сказала она.
- Я дышу!
- А иначе… Нет смысла дышать.
- Это счастье?
- Нет. Жизнь. И другой просто нет.
- Просто нет. И не будет.
- Всегда.
- Навсегда. Её имя… Любовь!
Кудрявые ветки акации свисали над ними, когда они нежились под ранним утренним солнышком после купания. Золотая лужайка скрывала их не-уловимые ласки от стайки задиристых маленьких птичек, которая бойко кружила, резвилась, звенела над Ваней и Машей, сгорая от зависти и любопыт-ства.
Поспела клубника. Посыпались ландыши и неза-будки. Влюблённые упивались дарами природы. Сам Батюшка Лес радостно хохотал, наблюдая за этим. Батюшка был доволен. И все Его дети, конеч-но же знали… О расположении Батюшки… К лю-дям.
- Было здорово, Лучик! Пора, - шепнула она, под-нимаясь с примятой травы.
- Впереди целый день. С добрым утром, родная!
Тропинка вела по лохматому тёмному ельнику, всюду рос папоротник и колючий шиповник. Ногам было очень легко, ступать мягко, холодную землю надёжно скрывала сухая хвоя.
- Я люблю это место, - сказала Маша Ивану. – Ты слышишь, как здесь звенит воздух? Словно тысячи маленьких радостных колоколов – колокольчиков, будто повсюду. Ах, какой здесь особенный воздух! Прозрачный. Мне кажется, я вижу весь лес на-сквозь. И тебя. И себя. И ещё… Что- то… Да. Да, то самое сердце, которое нам. Одно сердце на всех!
Он вёл её за руку, словно ребёнка.
- Ты красавица, Машенька. Ты – это всё! Осталь-ное живёт только лишь для того, чтобы ты была счастлива. Крошка. Ему больше незачем жить.
Тропинку перебежала маленькая зверушка. Вска-рабкалась проворно на ёлочку, разместилась там, на толстой выгнутой ветке. Не высоко. Прямо на уровне человеческих глаз. И захлопала лапками, словно приветствуя старых знакомцев.
- Лялька! Лялька! Смотри, Ваня – Лялька, - вос-кликнула весело Маша.
- Наша белочка, Солнышко, Машенька… Будто ждала. Ах, какая лапулька!
- И не просто ждала. Я же вижу… Скучала! Ма-лышка. Давай подойдём?
- У меня для неё даже кое-что есть, - загадочно произнёс муж.
Подмигнул и полез в карман джинсов.
- Да это орешки! Лесные орешки, ещё с прошлой осени. Ванечка, милый, какой же ты всё-таки… Чу-до! Специально ведь нёс для неё. Даже мне ничего не сказал. Мой молчушка.
Едва касаясь, игриво, почти не заметно, девушка поцеловала его прямо в губы, погладила по голове и могучим плечам, опустила стыдливо глаза.
- Промокли вот только. Немного, - с досадой буркнул мужчина.
- Стали мягче, родной. Ляльке точно понравятся. Ну…
Она взяла несколько штучек с ладони Ивана, по-дошла к стволу ёлки, протянула гостинец зверьку. Белочка вмиг оживилась, завиляла хвостом, расто-пырила носик, лизнула Машину руку, разместилась на ветке трапезничать. Молодая хозяюшка. Рыжая шалунишка.
- Лялька… Лялечка… Ля-ля, - шептала Машенька, смело играя своим тонким пальчиком с ушками, хвостиком и мокрым носиком белочки.
Ваня гладил жену по спине, широко улыбаясь. Так мило!
- Знаешь, когда-то очень давно, ещё в прошлой жизни, до леса, я думала, будто все белки на свете живут только в клетках. Крутят всё время колёса. Смешно? – Спросила Машенька Ваню.
- Пока ты кормила её, я практически высох. Ты хочешь орешек? У меня ещё чуть-чуть осталось.
- Нюю… Зайчушик, ты мне не ответил.
- Смешно? Нет, малыш. Это… Это печально. Бе-лочки… Посмотри на них, крошка. Разве можно их… В клетку? Даже думать об этом и то… Как-то нехорошо.
- Улыбнись, мой хороший. Прости. Я, наверное, сделала больно. Тебе. Милый, я не хотела.
- Орешек…
- Спасибо! Ммм… Как вкусно! Скажи, я похожа на белочку, да?
- Бело… Машенька… Ты моя самая лучшая белоч-ка. Слышишь? Иди ко мне, детка!
- Поцелуй меня, сладкий? Хочу тебя. Ты…
В ельнике было немного прохладнее, чем на по-лянке у Моря. Птичек здесь почти не было. Только где-то в глуши трещал дятел. Светило спряталось. Тихо. Покой.
Как избушка…
…Четыре окна, дверь, порог, печка, дым.
Покой – Родина.
За ельником располагался неровный, глубокий, практически непроходимый овраг. Тот овраг насе-ляло огромное множество сов. И поэтому Ваня на-звал это злачное место «Совиным Оврагом». На-звание так и вошло в обиход. По осени этот «Сови-ный Овраг» был богат на опята. Опята росли здесь повсюду. Пеньковые, ровные, с толстыми ножками, чистые. Они покрывали деревья и землю, коряги, поленья, и, даже опавшие мёртвые ветки. Их не нужно было искать. Ходить с палочкой. Раздвигать листья. Урожай каждый год был великим. Грибоч-ки здесь завсегда собирали мешками.
По весне, как раз в мае, «Совиный Овраг» пре-вращался в реальное дивное царство сморчков. Ва-ня с Машенькой очень любили ходить по грибы.
Как известно всем, днём совы спят. Бесцеремонно будить ночных тружениц было не вежливо.
- Мы пойдём туда тихо, как тени, - шепнул Ваня любимой.
- Как интересно… Как тени? Забавно.
- Всё равно у нас нет ни лукошки, ни сумки. Мы просто посмотрим на них. Хорошо?
- На сморчки? – Удивилась жена.
- Как же мимо пройти? Поздороваться нужно хотя бы. Мы же с ними – друзья!
- Ваня, Ванечка! Ты, как ребёнок. Любимый. Ди-тёнок совсем. Скажешь тоже: «друзья». Я согласна. Конечно, пойдём.
- Вот и славно. Моя. Моя «взрослая» девочка.
- Нюю. Я не взрослая, Ваня! Маленькая… Безза-щитная… Хрупкая… Я – твоя крошка! Забыл?
- Лапка, мы уже рядом. Мы – тени. Давай помол-чим.
- Всё, молчу. Молчу, Ванечка. Тише травы.
- Зайка, следуй шаг в шаг.
- Да, да, да…
Вероятно, «Совиный Овраг» был когда-то рекой. Руслом древней таёжной реки. Время зло изменило его внешний облик. Но осталась нетленной душа. Душа некогда чистого, животворящего, радостного водоёма. Невзирая на то, что на первый взгляд, это место казалось суровым, коварным, мрачным и не-приветливым, может быть, даже кошмарным… «Совиный Овраг» был спокойным, уютным и доб-рым. Иногда так бывает. Когда что-то грозное, жут-ко тревожное вдруг превращается в мирную дет-скую сказку. «Совиный Овраг» был волшебным. «Совиный Овраг» был живым. И Машенька с Ва-ней, конечно же, знали об этом.
Спускаться в его непролазную глушь было делом нелёгким.
Повсюду, словно застывшие змеи, прямо из-под земли, торчали корни усопших деревьев. Сумрачное подземелье. Сырость и паутина. Седой с плесенью мох. Похожие на безобразных, хищных чудовищ, коряги. Колючий кустарник, следы буреломов, труха под ногами, тропинки…
…Как странно, - тропинки. Чьи… Чьи?
Неужели какая-то тайна? Опять. Как приятно быть «в теме», когда темы нет.
Здравствуй, опытный мир!
Добрались до самого дна обращённого русла. Присели на брёвнышко. Так затаились.
- Слышишь, Ваня, - шепнула на ушко любимому девушка, - здесь комаров совсем нет. Как-то стран-но. Лес и сырость, а комаров нет. Почему?
- Нехороший, отчаянный знак, моя милая девоч-ка, - нехотя, даже с какой-то опаской, ответил Иван. – Старики говорили: «коль комаров нет, значит, гиблое место», малышка. Только ты не пугайся, родная. Возможно, давление здешнее им не подходит. Хотя…
- Что хотя, мой хороший?
- Ещё может быть газ. И лучи. Излучение может. Но тебя это пусть не тревожит. За нас… За нас Ба-тюшка Лес! Мы здесь, крошка… Свои!
- А-ааа, понятно! И всё-таки, как не печально, но здесь так красиво! Иванушка, здесь так красиво!
- Любимая, да. Здесь свой мир. Ни на что не по-хожий. Свой древний опытный мир.
- Мир грибов?
- Что-то типа того. Все грибницы живые. Все ум-ные. В них есть душа. А грибы – только то, что сна-ружи. Смотри, сколько их!
В этот самый момент, девушка удивлённо замети-ла, сколько сморчков окружало их со всех сторон. Больших, малых, красивых и неказистых… Гордых, увесистых, сильных, настойчивых и обделённых. Сморчков – родителей и их детей. Внуков и стари-ков. Целое государство! Несметные полчища! Блиц!
- Огого! – Воскликнула Маша в восторге.
- Тише, тише, красавица. Совы спят. Помнишь? Тс-ссс…
- Да, да… Помню, Ванечка. Помню, родной мой. Молчу. Всё же, сколько их здесь! Это ж надо!
Иван засмеялся в ладони.
Птах огромный стряхнулся с корявой берёзы. За-шуршала сухая листва от нечаянного сквозняка. Сквознячок колыхнул невесомое девичье платье. Щёчки Маши покрылись стыдливым румянцем. Обет молчания был непокорно расторгнут.
- Чего ты смеёшься? Неловко, - сказала она. – Ведь они же всё видят.
- Всё видят и слышат, родная. Ты самое милое, нежное, тёплое солнышко. Машенька. Звёздочка ясная. Сон мой. Мои чудеса.
- Дурачок. Я соскучилась.
- Очень?
- Смешной.
- Ах ты, кошечка! Как же грибы?
- Да, грибы. Как же нам с ними быть?
- Может так: «от нашей сказки им станет немного теплей?»
- Мой хороший. Любимый. Я здесь!
- Маша… Машенька… Ма–ша!!!
Как это ни странно, но выбраться из подземелья – оврага, оказалось значительно проще, чем спус-титься в него. Сверху был свет, а внизу – темнота, на свет всегда легче, наверное, - это закон. Кроме того, все коряги – безобразные хищные чудища, и труха под ногами, и, даже следы буреломов, вдруг стали какими-то близкими, невероятно знакомы-ми, тёплыми, словно родными. Овраг стал простым, беззащитным и трепетным. Как всё вокруг. Волшебство. Ощущение невероятной свободы и лёгкости. Словно полёт по просторам вселенской любви.
За «Совиным Оврагом» Машу и Ваню ждала «Седьмая Поляна». Чудесное, великолепное, очень красивое место. Зачем Ваня назвал ту поляну «Седьмой» никому не известно. Иван давал имена всем местам в заповедном лесу. Маше нравилось это. Так ей было удобно. Игра. Как и, собственно, вся эта жизнь.
Выбравшись из темноты на яркий солнечный свет, они вдруг увидели нечто…
…Словно гном, только гриб… Да, - сморчок. Высо-той в человеческий локоть. Выскочил вдруг по за-ветной тропинке с оврага, оставил там что-то… И тут же исчез.
Ваня с Машенькой переглянулись и… Мигом, - ту-да.
Перед ними стояло лукошко и сумочка из бересты. Сумочка и лукошко, переполненные распрекрасными, свежими, чистыми, аккуратно нарезанными грибами.
Так вот чьи это были тропинки!
Теперь тема есть?
С благодарностью. Низкий поклон тебе. Разлю-безный дружище. Дружище – «Совиный Овраг».
В это волшебное время года «Седьмая Поляна» благоухала. Поляна была довольно просторной, как дикое поле. Травы её волновались. Цвёл каждый её миллиметр. И каждый её миллиметр, каждый гре-бень волны приносил людям радость. Разноцветье места возбуждало восторг, разжигало веселье и вольные, самые вольные, сокровенные, можно ска-зать даже дикие мысли и помыслы.
Там, в груди, в потаённых её закутках, разгорался огонь. Пламя жгло изнутри, вырывалось наружу, искрило улыбками, сладкими жестами, прикосно-вением к магии чистых природных, абсолютно ес-тественных чар.
Это было само естество.
- Милая Машенька! Если бы мир был моложе, он был бы таким, как во сне. Да, родная? – Спросил трепещущим голосом Ваня, вдыхая поляну своей необъятной душой.
- Ванечка! Лучик мой солнечный! Мир и так очень молод. Ведь молодость мира – есть мы. Ты и я. То, что будет потом. Мир – младенец. Он в нас.
- Ах, любимая! Как ты сказала!!! Ты – хрупкая, нежная, слабая, беззащитная девочка. Машенька… Лепесток незабудки. И… Ты – сама мудрость. На-верное, мудрость не может быть крепкой и сильной. В ней есть пустота. Или пустоты нет?
- Пустота – это роскошь для мира. Мир скромен, Иванушка. Скромен и прост. Как любовь.
- Как моя роса… На твоих глазках, зайка.
- Как цветы на моей голове. Как венок. Как венец! Если их собрал ты.
- А душа – это «всё» и «ничто». Словно сердце. Одна на двоих.
- Мы и мир, и вселенная. Всё внутри нас. Больше нет ничего. И не стоит искать.
- Мудрость – это тогда, когда лепесток незабудки сильнее войны!
- Война? Война… Что это, Ваня?
- Это то, что вне мудрости, лапушка. Это тебе не грозит.
- Как забавно, любимый.
- Улыбайся, хорошая. Счастье. Ты – счастье! Я ря-дом. Я буду смотреть.
- И желать, и жалеть, и гореть. Твоё счастье, Ива-нушка. Знай: без тебя его нет.
- Кошка…
- Да.
- Тогда кошечка, Маша!
- Единственный! Кошечка хочет, чтоб ты её про-сто погладил.
- Действительно, милая… Скромен. И прост.
- Никакой пустоты.
- Всё исполнено смыслом.
- Бессмыслицы не существует.
Над поляной беспечно летали бабочки и стрекозы. Высоко в небесах парил зоркий палевый коршун. В травах прятались мелкие, - мыши и суслики, лишь изредка выбираясь из норок, устав от дремоты и долгого томного, скучного дня. День стремился к обеду. Машенька с Ваней уже возвращались домой.
- Будет супчик, салатик и праздничный пышный грибной пирог с чаем, - объявила она. – Варенье – клубника со льдом. Как тебе?
- Ммм, так здорово, лапка! – Воскликнул мужчи-на.
И даже не стал уточнять…
По какому же, собственно, поводу…
Праздник?..
Праздник был здесь всегда.
Существуют причины, по которым становится больно заглядывать в прошлое. Небеса слышат на-ши слепые вибрации только тогда, когда есть про-водник. Поводырь для слепого невидим. Ощутим лишь тогда, когда сам слепой в этом нуждается. Яма – гора наизнанку. Падение – взлёт.
Неужели мы знаем о том, чего нет?
Что случится с тобой, когда наша печаль превра-тится в октябрьский дождь?
Будет джаз?
Или дождь вновь убьёт… Электрический снег?
Может, нас уже нет?
Каждый день мы рисуем абстракции странных картинок в неведомых снах. В блудных снах наяву. И никто не спасёт. Не придёт помолиться за нас.
Кроме блудной души.
Наверное, эта душа уже здесь. А иначе никак. Просто хочется жить.
К вечеру, с местного пастбища, вернулись козоч-ки. Ваня и Машенька звали их плавно – Масяньки. Масяньки пришли как всегда, с молочком.
Чёрная кошка Багира укромно ютилась на печке. Рыжий кот Гугенот уже спал на ковре под столом. Огромный ротвейлер Клыкан ещё что-то ворчал в своей будке. Но рык его был совершенно не гроз-ным. Довольным и сладостным. Так Клыкан убаю-кивал кур, что никак не могли успокоиться в ветхом чулане. Пчёлки спрятались в ульи.
С тёмным временем суток!
Всех…
Всех.
Ордена и аксельбанты
в красном бархате лежат,
и бухие музыканты
в трубы мятые трубят.
В трубы мятые трубили,
отставного хоронили
адмирала на заре,
все рыдали во дворе.
И на похороны эти
местный даун,
дурень Петя,
восхищённый и немой,
любовался сам не свой.
Он поднёс ладонь к виску.
Он кривил улыбкой губы.
Он смотрел на эти трубы,
слушал эту музыку .
А когда он умер тоже,
не играло ни хрена,
тишина, помилуй, Боже,
плохо, если тишина.
Кабы был постарше я,
забашлял бы девкам в морге,
прикупил бы в Военторге
я военного шмотья.
Заплатил бы, попросил бы,
занял бы, уговорил
бы, с музоном бы решил бы,
Петю, бля, похоронил.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
