Хорошие начальники уважают подчиненных, узнают их мнение по поводу производственного процесса и вызывают у подчиненных желание делиться с руководителями своими проблемами, выслушав которые, толковые начальники помогают советами или деньгами.
Я – очень хороший начальник, поэтому Н. делится со мной своими недотепистым тираном-мужем, непослушным сыном, а также интеллигентной и тонковоспитанной крысой Матильдой.
С мужем, в итоге, Н. разводится, с сыном мирится, а вот Матильда оседает в моем сердце и вызывает безостановочный интерес – а как это – крыса?
По словам Н., Матильда умна ( отзывается на свое имя-отчество), гостеприимна (всегда хватает Н. за одежды и за эти самые одежды зубами тащит в клетку), и, вдобавок ко всему, Матильда деликатна ( не отказывается ни от какого корма и всегда уносит подношение, никогда не ломаясь, в глубь клетки, а там, на месте, уже решает – лакомиться или отправлять на фиг)
В общем, имея за спиной хомячье-свинское прошлое и серьезно задумавшись о крысином будущем, я осознаю, что мне хочется такого же воспитанного и галантного грызуна.
Необходимо учесть, что ни одно из принимаемых мной практически за сорок лет решений не было обдумано, взвешено или подготовлено, посему приобретение крыски – ничем не отличающийся от других довольно милый акт.
Были же репатриация в Израиль за пять недель до родов, покупка ужасно старой и ужасно дорогой квартиры в самое неудобное время, приобретение массажера спины, который давно никому и ничего не массажирует, ибо благополучно сдох сразу же после покупки.
Было вот еще, к примеру, появление в той же квартире увлажнителя воздуха, при включении которого я моментально чувствую себя орхидеей, ибо только эти зверюги в состоянии выжить в удушающей влажности, не сотрясаемой ни малейшим протоком воздуха, - соответственно, сразу же надо включать кондиционер либо открывать окна, и подлый увлажнитель, чувствуя появление конкурентов, обидчиво затыкается и после долгих уговоров увлажняет что-то возле себя, которое и воздухом-то назвать сложно.
Чем же, спрашивается, крыса хуже?
С усердностью маньяка, озадаченного идеей фикс, я долблю каждый день мужа вопросами, где крыса, когда, наконец, крыса появится в моем доме, и муж, совсем недалеко от меня ушедший в плане организованности и мудрости в принятии толковых решений, через несколько месяцев-таки притаскивает домой клетку с двумя милыми черно-белыми мышками.
О-ля-ля!
Минуточку, я хотела а. одну, б.девочку.
В итоге, естественно, у меня появляются а. две, б. семейная пара.
В общем, все, как всегда, - толково и разумно.
Крысы прозываются Фросей и Федором, быстренько рожают себе одного крысеныша, который меняет местожительство на зоомагазин, и проживают энное количество дней раздельно.
Но здесь я вспоминаю, что я, помимо того, что являюсь хорошим начальником, еще и закоренелый гуманист или, точнее будет сказано, крысист, посему у меня возникает желание воссоединить два любящих крысиных сердца, и....
Дамы и господа, кто не видел беременную крысу, тот не видел рождение жизни ВООБЩЕ. Маленькое круглое набитое черно-белое солнце увенчивается непонятно где болтающимся хвостом и несуразными, как будто плохо пришитыми лапками.
Фрося рожает одиннадцать крысят, и даже на ее шее находятся два соска...
Крысята пищат, скулят, сосут молоко, гоняются за мамашей, и вся эта крысоверть правит бал с утра до вечера и с вечера до утра.
В конце концов, я принимаю решение – крысят – на базу, то бишь, в зоомагазин.
Фроську – в монастырь, Феде – целибат.
Но...
В одно не совсем прекрасное утро я обнаруживаю вместо одиннадцати крысят - десять, а также рога и копытца от одного крысенка, которого мамаша чудесным образом сожрала.
В тот момент я пережила крушение если не всех, то основных ценностей, – я против того, чтобы сжирали детей в моей квартире и практически на моих глазах – это противоречит моим этике, эстетике и двум высшим образованиям.
Фрося с недоеденными пока десятью детьми уехали в большой базарной сумке в тот же зоомагазин, оставив меня в смятенном огорчении, – я, конечно, понимаю, что дети – это не просто, можно было вполне ограничиться внушением, лекцией, подзатыльником, наконец, но вот обедать детьми – на это я пойти не могу.
Впоследствии мой очень умный коллега, увлекающийся фэнтези, делающий вторую степень и, вообще, неплохой парень, объяснил, что вполне вероятно, на столь жестокую трапезу у Фроськи могли быть две причины.Одна – мамаша распознала в крысеныше дефект, вторая же – крысенок – увы – был слишком любознательным, слишком суетливым и мог привлекать своим поведением к выводку повышенное внимание, посему необходимо было его уничтожить в целях выживания всего остального семейства.
Что было на самом деле мне, конечно, неизвестно, но больше крысят и стрессов, связанных с их потенциальными вкусовыми качествами, в моей квартире не наблюдается.
Единственный Фросин детеныш остался с нами. Среди черно-белой минималистской братии он один родился альбиносом, и сын мой сразу заявил: *Альбиноса не отдадим, Блеком назовем, жить с нами будет*.
Белый крысенок совершенно справедливо в моем сумасшедшем доме будет Блеком, навеки приживется в отдельной клетке, будет вести себя мило, интеллигентно, кроме приятных минут встреч на свободе с отцом Федором, который моментально пытается единственного наследника до крови цапнуть за нос и показать, кто в доме хозяин.
Так вот они и стали поживать – раздельно – отец Федор и сын его – белый Блек.
Отношения наши с ними неплохие, дружеские, уважительные.
Уважительными они стали, в особенности, после одной приятной субботы, когда я пыталась Федора из клетки тащить, с ним играться и разнообразить свой досуг. У Федьки на это дело были свои эксклюзивные планы и он дал мне понять, что не надобно его тягать, давить и трогать, в целом.
Он пару раз пискнул, несколько раз недовольно хмыкнул, а когда понял, что до меня не доходит, то элементарно цапнул до крови острючими резцами, напоминающими трамвайный компостер.
Потом было много чего увлекательно-разнообразного – мое посещение платной субботней клиники, прививка от столбняка,а после – внимательное чтение в Итернете статей о смертях из-за бешенства и важности двухнедельного наблюдения за животным.
Федя стал смыслом моей жизни – его самочувствие, его поведение, его настроение и желание/нежелание сдохнуть на моих глазах в ближайшие полчаса.
Я, человек с неуравновешенной психикой и богатым творческим видением жизни, просто доводила себя до нервного срыва представлением, как крыс будет сдыхать на моих глазах от бешенства, мучительно выгибая в агонизирующей пляске передние и задние конечности, затем охладевающий труп с посмертным оскалом я помещу в полиэтиленовый пакетик и потащу через весь город в филиал Министерства здравохранения, где многие меня знают по работе в Доме престарелых.
Этот пакетик с трупом Феди стоял у меня перед глазами, как платок Фриды, регулярно преподносимый ей Булгаковым, поэтому стоило моему крысу затихнуть в углу клетки, скажем, просто задремать, я стремглав летела к этой самой клетке и начинала ее трясти, чтобы убедиться, что Федя жив.
Грызун испуганно вскидывался, начинал нервно метаться по своему жилищу, я же на некоторое время ненамного успокаивалась – жив, пока жив - поездка с трупом в пакете откладывается.
Так прошли две спокойно-медитативные, практически ничем не нарушаемые две недели моего ожидания – заболею, или же нет все-таки - неизлечимым на сегодня бешенством.
Интересно, что почему-то только этот случай объяснил мне наконец, что нельзя нарушать личное пространство и вторгаться без приглашения на чужую территорию.
С того дня между мной и Федором возник нерушимый договор – я не таскаю его из клетки, когда ему этого не хочется, но он, выйдя из клетки погулять, отзывается на *Кис-кис* и приходит ко мне, когда я его вызываю, чтобы отправить обратно в эту самую клетку.
Но нашей с Федором любви грозило еще одно испытание – потискать его решил уже мой муж, которому моего примера оказалось недостаточно.
Дежа вю сопроводилось на этот раз пятнами крови на полу, глубокой раной на пальце, повторным двухнедельным ожиданием приступа бешенства и объяснением крысу, что он был, есть и будет фашистом .
Судьба Федора была предопределена – ему светило знакомство на ближайшей помойке с оголтелой бандой местных матерых котов, куда муж пообещал грызуну торжественную доставку, ибо такое здоровое кусающееся чудовище не примут сейчас ни в один приличный зоомагазин.
Но романы, все-таки позволю себе напомнить, после кульминации предполагают иногда и счастливую развязку.
Федя остался с нами, получает о меня регулярную пайку как питания, так и любви, которая, кажется, стала еще крепче после испытаний и потрясений.
Утром я приветствую Федю всегда одинаково: * Привет, фашистская морда!* - и крыс бежит ко мне со всех лап, прижимается к прутьям клетки и радостно высовывает нос.
Наверное, он думает, что быть фашистом – это хорошо...
