Не ласкайте чужих детей (хотела на турнир, а получилось, что нет)
Анечке
Малышка была обыкновенным ребёнком. И, как все обыкновенные дети, от природы наделена многими особенностями. Но в этом эпизоде (ах, эпизоде..), наверное, лишь две черты её характера проявились ярко и значимо. А, именно, то, что она никогда не задавала вопросов (что, зачем, где, как и т. д.). Может, по причине природной стеснительности и легкого страха перед взрослыми, а может, … бог знает, почему. И, ещё, то, что она умела отличать красивые вещи от простых, повседневных, и тянулась к ним всей душой, проще сказать, любила.
Когда папа со старшим братом играли в шахматы, она могла стоять рядом долго-долго, заворожённая причудливостью деревянных фигурок, клетчатостью доски и странными действиями игроков, пытаясь понять правила игры, но никогда о них не спрашивая. Новая атласная лента в косе средней сестры вызывала в ней трепет блеском и гладкостью. Коллекцию открыток актеров кино и картин, которую собирала старшая сестра, она рассматривала часами, опять ничего не спрашивая, пока сестра не отнимала (чтобы малышка не замусолила). Конфетные фантики, картинки в детских книжках, разномастные пуговицы, кружевные подзоры на простынях, коврик с олешками на стене, мамина янтарная брошка на зеленой вязаной кофточке – все это доставляло ей радостное наслаждение. Ах, если бы ещё позволялось поиграть маминой чернобуркой или фарфоровым бегемотиком - серый, блестящий с разинутой розовой пастью - коробочкой для маминых колечек и цепочек…
В доме, тесно наполненном детьми и взрослыми, конечно, всегда происходило что-то особенное: будни и праздники, ссоры и примирения, велись разговоры, которых она не понимала, но слушала и как-то, по-своему, постигала - постепенно, сама, - до малышки у всех вечно не доходили руки. Такая была жизнь - напряженная, определяемая работой, хозяйством, учебой, детским садом, редкими выходными и праздниками, когда приходили гости. Но и тогда она, в общем, только путалась у всех под ногами.
Поэтому, когда в семье что-то в очередной раз случилось, что-то, кажется, не очень-то весёлое, она не обеспокоилась ничуть: обычное дело, постепенно всё разъяснится, как всегда. Просто, в детский сад её стала отводить старшая сестра, а не мама, забирать стал только папа. Прекратились вечерние посиделки в большой комнате после ужина, когда, она устраивалась у мамы на коленях и мама читала сказки, а остальные занимались, кто чем, порой прислушиваясь, вставляя замечания, смеясь, или споря о чем-то. Да и ужинать теперь стали на маленькой кухне, и не все вместе - сначала, мама с папой и братом, а потом – сёстры. И еще её стали раньше укладывать в постель, опять же сестры, а не мама. Правда, перед сном её запускали в комнату родителей, где мама уже лежала в постели и просила показать ей и папе, как «зайка» танцевала сегодня в детском саду, что та и проделывала с удовольствием и гордостью. Первую позицию, "ласточку", ну и так далее. Ну, беги теперь спать, пора – говорила мама и она убегала к сестрам, ни о чем, как всегда, не спросив (что ж поделать? – значит так надо).
А потом ещё приехала (в гости) тетка с Украины, папина сестра, и стала отводить её в сад и забирать, и укладывать спать, делать уроки с сестрами и, вообще, вдруг, занимать очень много места в их жизни. Тётка была уже немолодая, строгая, но добрая и красивая, с толстой косой, как короной, обвивавшей голову, и все называли её коротким именем Паша, и малышка тоже.
Как-то Паша привела её из садика пораньше, а мама с папой, как раз, собрались куда-то, может, в театр, потому что мама надела чернобурку, надушилась и напудрилась, как всегда, когда они ходили в театр или в гости. И, как обычно, перед уходом, она подхватила малышку на руки, расцеловала и прижала на секунду к себе, ну, может, чуть-чуть подольше и посильнее.
На другой день, когда она вернулась домой из садика, папа сказал, что мама надолго уехала в санаторий, так как на работе устала, и ей надо отдохнуть, и вдруг ей дали путевку и нужно было срочно ехать, чтобы не опоздать на поезд. Что такое «путевка» и «санаторий» малышка не знала, но, как всегда не спросила, а важно сделала вид, что все ей ясно и понятно.
Прошло два месяца, иногда ей хотелось спросить, когда приедет мама, но что-то останавливало, а потом она вдруг почуяла, что спрашивать уже нельзя. Нельзя и всё. Однажды Паша завела разговор, а не поедет ли «зайка» к ней, на Украину, потому что осенью надо будет идти в школу, а там у неё очень хорошая школа, в которой она, Паша, сама и будет учительницей. Малышка не знала, что такое «украина», но опять ничего не спросила и ничего не ответила, просто опустила голову.
.........
Питерский февраль стоял снежный, холодный и сырой. Закутанная, как кулёк, она первый раз в жизни очутилась на таком огромном, зимнем вокзале. Шумы, светы, запахи, толпа, спешка, нервозность тетки и отца совершенно сбили с толку, она почти ничего не видела и не слышала, только наполнялась какими-то светами и гулами. Как вошли в вагон, устроились, как тронулся поезд, рук отца, подтолкнувших по ступенькам - почти ничего - не запомнила. Всё смешалось…
Малышка сидела на верхней полке с детской книжкой, и, не вникая, слушала, странно тихий, невнятный разговор тетки с попутчицей, молодой женщиной. «Ах, боже мой..» «Да.. вот так вот..» «И что же теперь… что они говорят.. она знает? » «Анна – то.. давно знает .. знала.. потому .. и сделала.. всё.. умница..» «Господи…» Она свесила голову и уставилась на женщину внизу, под полкой. У-у-у, какая… Пепельные кудри, белые руки, кольца, юбка в мелкую складочку, кофточка прозрачная, у-у-у, какая красота… Женщина вдруг быстро встала и они оказались лицом к лицу. Малышка утонула в огромных синих глазах, пахнуло духами, пудрой, помадой, и, легко, сладковатым, женским потом. У-у-у, какая нежная кожа на щеках, зубы белые, губы розовые, улыбаются..
«Конфетку, хочешь?» … «А что за книжечку ты читаешь…» «Я смотрю… картинки…»
«Ещё плохо читает, только наизусть стишков много знает» (это Паша). «Почитать тебе?»
Уставшая, изнервничавшаяся тетка смогла, наконец, отдохнуть и поспать, пока, прижавшись, друг к другу, они сидели на нижней полке, и женщина нашептывала какую-то длинную, волшебную сказку.
До позднего вечера женщина "возилась с ребёнком", кормила, водила в туалет, мыла «мордочку» перед сном, укладывала на верхнюю полку, привязывала ремешками к длинному поручню, чтобы «зайка» не свалилась во сне. «Ну, пора спать..» Она поцеловала малышку в лоб: «И.. вот, - заведя руки себе за шею, что-то поделала там, под волосами и.. протянула нитку прекраснейших в мире, прозрачных, разноцветных, сверкающих шариков – «Это тебе».
Когда, малышка проснулась, было светло - светло. Тетка тормошила: «Вставай, зайка, через час приедем уже, пора, пора…» Она села, выпутываясь из-под одеяла, что-то соскользнуло и стукнуло о столик, об пол. Паша подняла : «Бусы.. Откуда? «Это тетя Надежда мне дала …. А… где она?» «Зайка.. тётя вышла ночью, когда ты спала, не стала тебя будить, она же не до конца ехала, как мы..» … «Зайка, что ты, что такое…».
Нет, это не был плач раскапризничавшегося ребёнка. Она рыдала, как взрослые, давясь, захлебываясь, содрогаясь всем маленьким телом, пытаясь сдерживать крик, рвущийся откуда-то, откуда-то… - откуда?
……………………
Прошло два с половиной года. Малышка закончила два класса, вытянулась, окрепла, училась неплохо, запоем читала, дружила со всеми девчонками, хотя терпеть не могла девчоночьи побрякушки и тряпки, дралась со всеми мальчишками, требовала от тетки, чтобы та разрешила ей обрезать роскошные косы, по–прежнему не любила спрашивать, до всего доходя и всему научаясь сама, тосковала по сестрам, брату и отцу, с которыми встречалась каждое лето в деревне у бабушки. Однажды подружка спросила у неё. «А где твоя мама?» И она ответила. «У меня нет мамы. Она умерла».
Поэты живут. И должны оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как истина в черновике.
Поэты в миру оставляют великое имя,
затем, что у всех на уме - у них на языке.
Но им все трудней быть иконой в размере оклада.
Там, где, судя по паспортам - все по местам.
Дай Бог им пройти семь кругов беспокойного лада,
По чистым листам, где до времени - все по устам.
Поэт умывает слова, возводя их в приметы
подняв свои полные ведра внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до смерти любит поэта.
И за семерых отмеряет. И режет. Эх, раз, еще раз!
Как вольно им петь.И дышать полной грудью на ладан...
Святая вода на пустом киселе неживой.
Не плачьте, когда семь кругов беспокойного лада
Пойдут по воде над прекрасной шальной головой.
Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия.
К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не смейте кричать им
- Не надо!
Ведь Бог... Он не врет, разбивая свои зеркала.
И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада
глядят Ему в рот, разбегаясь калибром ствола.
Шатаясь от слез и от счастья смеясь под сурдинку,
свой вечный допрос они снова выводят к кольцу.
В быту тяжелы. Но однако легки на поминках.
Вот тогда и поймем, что цветы им, конечно, к лицу.
Не верте концу. Но не ждите иного расклада.
А что там было в пути? Метры, рубли...
Неважно, когда семь кругов беспокойного лада
позволят идти, наконец, не касаясь земли.
Ну вот, ты - поэт... Еле-еле душа в черном теле.
Ты принял обет сделать выбор, ломая печать.
Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели.
Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать.
Не жалко распять, для того, чтоб вернуться к Пилату.
Поэта не взять все одно ни тюрьмой, ни сумой.
Короткую жизнь. Семь кругов беспокойного лада
Поэты идут.
И уходят от нас на восьмой.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
