Вахтанг медленно брел по рынку. Мать не приезжала уже месяц, и за это время припасы иссякли. А деньги… деньги закончились уже на второй день после ее отъезда.
Тогда весело погуляли с однокурсниками Пашей, Владом и Геной. Ребята приняли его в свою компанию и такое счастливое событие, конечно же, надо было отметить. Правда уже на другой день их будто подменили. Опять не здоровались, подсмеивались за спиной. Лицемеры. Но о человеских пороках не размышлялось. Сейчас больше всего на свете Вахтанг хотел есть.
В институте он не появлялся уже больше недели. Все эти дни лежал на диване в снимаемой коморке, смотрел в потолок и мечтал о лепешках из кукурузной муки мчади — мать умеет их готовить по-особому, так, что ни с какими булочками и пирогами не сравнятся. Особенно хороши они с ароматным мясом курицы и индейки. Птицу мать тоже делала необыкновенно вкусно, в духовом шкафу. Маленький Ваха очень любил отламывать кусок курицы и, прежде чем положить его в рот, нюхать и рассматривать. Божественный аромат до сих пор стоит в носу, лишь только подумаешь об этом блюде. А перед глазами тот самый кусок мяса в руке — мягкий, нежный, с аппетитной румяной корочкой сверху.
Вахтанг сглотнул набежавшую слюну. Голод выгнал его на улицу, а нос привел на рынок, где, наряду с овощами и фруктами, продавались свежие пирожки. Сейчас бы съесть вон тот, большой и круглый. Кажется, он называется беляш. С мясом. Интересно, а что там за мясо внутри? Вдруг кошатина? Но нет, женщина, что лепит и жарит их у плиты, такая чистенькая, ухоженная. Она не станет работать с неправильным мясом. Вон как ловко заворачивает фарш в пласты теста. Бросает на сковороду, масло шкварчит, обдает жаром и пирожки, и повариху, и даже Ваху.
— Ну что, брать что-нибудь будем? — обратилась к парню напарница поварихи, продавщица.
Ваха покраснел, опустил глаза и неопределенно пожал плечами. В карманах было пусто.
— А если нет, тогда проходи, не загораживай другим! — повысила на него голос тетка.
Юноша обернулся и нос к носу столкнулся с Витей Боровским. Они вместе учились на прежнем курсе, но потом Витя куда-то исчез. И сейчас его с трудом можно было узнать — небритый, лохматый, в мятой одежде. Но он Вахе обрадовался как родному. И тот, истосковавшийся по живому человеческому общению, тоже потянулся к бывшему однокурснику.
— Пойдем, пойдем ко мне. На борщ, пойдем на борщ. Поедим, поедим, — скороговоркой повторял обросший товарищ и тащил его за рукав к выходу из рынка.
Ваха улыбался и споро шагал за Витей.
— Ну ты вообще изменился. Стал почти таким же как я, горным абреком, — весело шутил он в предвкушении вкусного обеда.
— Как там твоя жена? У тебя же ребенок родился? Мальчик? Сколько ему уже? Где ты пропадал целый год? — забрасывал по дороге вопросами, чтоб заглушить голосом бурчание в желудке.
— Да шо, да шо. Да шо жена? Да развелся. Развелся, да. Ребенок, не ребенок. Брось. Ну что ты, брось. Развелись мы, вот! Сам я теперь, сам. Пойдем, пойдем. Поговорим. Борщ, ты любишь борщ? На борщ пойдем.
Любил ли Ваха борщ? Пожалуй, он бы затруднился ответить на этот вопрос утвердительно. Если называть борщом ту красную жижицу, что подавали в университетской столовой, то скорее нет, чем да. А домашний, настоящий украинский борщ, с хозяйскими кусками мяса, с морковью, свеклой, капустой, заправленный салом, густой, так чтоб ложка стояла — такой борщ он никогда не пробовал. Поэтому при других обстоятельствах он бы, скорее, сделал выбор в пользу другого блюда. Но сейчас Ваха любил любую еду. Борщ, каша, шашлык, лепешки, запеченная курица — да какая разница, что есть? Лишь бы насытить истомившийся по пище организм, прояснить затуманенные голодом мозги. Поэтому двигался он за Витей споро, с трудом удерживаясь от желания обогнать его и скорее очутиться в гостях, за накрытым столом.
Краем глаза отметил, как тихо в частном секторе, где стоял витин дом. Приземистые домики зияли черными пустыми окнами. Ни занавесок, ни белья на веревках, ни крика петуха, ни собачьего лая. Будто улица вымерла, и из жителей остался один Витек. Впечатление царящего на улице запустения укрепляли покосившиеся заборы. В двух дворах они и вовсе упали и взорам открывались заросшие травой дорожки внутри дворов, облезлая краска на сараях.
— А что, здесь никто не живет? — Вахтанг на секунду отвлекся от мыслей о еде.
— Под снос, под снос. Все под снос, уже два года. Всех расселили, расселили. Один я здесь, да, один остался.
Ну один так один. Предвкушение скорого насыщения эта новость ничуть не омрачила. Витя открыл калитку и впустил во двор Ваху. Тот замер, разглядывая покосившуюся хибару. Перевел взгляд на странные пушистые серые, рыжие и черные шары неподалеку от двери. И вдруг с ужасом понял, что не шары это вовсе, а кошачьи головы.
За спиной щелкнул замок.
— От кого ты запираешься, если один живешь на улице? — спросил Ваха, продолжая разглядывать головы и, при этом, не веря глазам своим.
— Собаки, собаки, они тут бегают, бегают.
— А это… — показывая пальцем в сторону страшной находки, Ваха обернулся к приятелю.
Он не успел ничего сообразить, тренированное тело без команды мозга отклонилось в сторону, уворачиваясь от палки. В следующий момент Ваха понял, что палка падала ему на голову не сама по себе, ее держал в руках Витя.
— Ты что? — удивился Ваха.
Но хозяин хибары замычал что-то неразборчивое и вновь кинулся в атаку. Ваха отпрыгнул и бросился к забору. Преодолел препятствие за доли секунды. За калиткой раздался вой.
Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве.
В эту пору - разгул Пинкертонам,
и себя настигаешь в любом естестве
по небрежности оттиска в оном.
За такие открытья не требуют мзды;
тишина по всему околотку.
Сколько света набилось в осколок звезды,
на ночь глядя! как беженцев в лодку.
Не ослепни, смотри! Ты и сам сирота,
отщепенец, стервец, вне закона.
За душой, как ни шарь, ни черта. Изо рта -
пар клубами, как профиль дракона.
Помолись лучше вслух, как второй Назорей,
за бредущих с дарами в обеих
половинках земли самозванных царей
и за всех детей в колыбелях.
1980
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
