В романах нет лиц – есть взгляды, губы, морщины и затылки. Есть пальцы и волосы, но людей нет – одни слова, шевелящиеся, как листва.
Иногда это – бульвар с редкими ясенями вдоль дорожки, иногда – запущенный сад. Бывает слова эти многочисленны и тесны, неопрятно тесны, как в роще на склоне ущелья, но лиц там всё равно нет.
Это не лица, это лишь бормотание Генри Миллера над той помойкой из гигантских живых существ, которых он пытается представить словами в виде Парижа, вшей, шлюх и падали, в виде своих судорог и своего зверского аппетита. Эти чудовища шевелят спинами, из которых торчат тысячи позвоночников и миллионы обглоданных крыльев. Они ворочаются, сжимая волнами своих животов неосторожных зевак, и наружу выплёвывают сухонькие скелетики, по которым не угадать уже – человек ли, обезьянка, кошка? Всего лишь – бормотание, бесконечное бормотание, ТРОПИК РАКА слепца с быстрыми, выцветшими глазами, который видит только то, что пахнет, шевелится и разговаривает возле большой и гремящей кухни. Он один, возможно, сначала стал бродягой и честно прошёл путь поэта по свалке внешних форм, а потом уже стал излагать на языке дикарей и женщин. И всё равно, главное – это СЕЙЧАС, это – жратва, ночлег и запахи, а не гербарий Парижа.
Но и он боится. Аккуратно и предусмотрительно обходит руганью своей, снами своими ГЛАВНОЕ, заведомое, понятное и так. Мимо, мимо главного, по предвосхищённому маршруту, смешивая в великолепную кучу шлюх, журналистов, писсуары и крыши, себя, себя обкладывая словами-раковинами, но мимо главного – кто-то должен был изобрести бритву и мыло, и стекло, из которого отлили коньячную бутылку.
Есть много всего, страсть и упрямство выведут, а шлюхи – это метафора, это – унижение Вселенной. Он хочет владеть – и пишет шлюху. Но, как со Вселенной, промахивается. Шлюха не живет, а работает, владение ею фиктивно, за деньги, на час, и души он там не увидит огромными своими, всё видящими, слепыми глазами стрекозы.
На фоне Афонского монастыря
потягивать кофе на жаркой веранде,
и не вопреки, и не благодаря,
и не по капризу и не по команде,
а так, заговаривая, говоря.
Куда повело... Не следить за собой.
Куда повело... Не подыскивать повод.
И тычется тучное (шмель или овод?),
украшено национальной резьбой,
создание и вылетает на холод.
Естественной лени живое тепло.
Истрёпанный номер журнала на пляже
Ты знаешь, что это такое. Число
ушедших на холод растёт, на чело
кладя отпечаток любви и пропажи,
и только они, и ещё кофейку.
И море, смотри, ни единой медузы.
За длинные ноги и чистые узы!
Нам каяться не в чем, отдай дураку
журнал, на кавказском базаре арбузы,
и те, по сравнению с ним на разрез —
белее крыла голодающей чайки.
Бессмысленна речь моя в противовес
глубоким речам записного всезнайки,
с Олимпа спорхнул он, я с дерева слез.
Я видел, укрывшись ветвями, тебя,
я слышал их шёпот и пение в кроне.
И долго молчал, погружённый в себя,
нам хватит борозд на господней ладони,
язык отпуская да сердце скрепя.
1988
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
