Сентябрьское утро было пасмурно и потому темновато. Сырой ветер бросал в лицо редкие, мелкие дождинки. Брат проводил меня до школы. “ Провести в класс?“ Я отказалась. „Правильно, привыкай“, - одобрил он и прибавил. „Если что, скажи мне, - разберемся. Меж бровей прорезалась вертикальная морщинка. Ссадинка от бритвы на щеке, русые, жесткие вихры (вечная забота - пригладить), огромный, глаза серые, и уже не здесь, не со мной, - подтолкнул легко к двери, и я, потянув её, тяжеленную, оглянулась: „Пока“, и нырнула в неизвестное. А брат остался на воле, поскакал по своим делам, может на лекции или к друзьям в общагу, а может с девчонкой в кино и забыл обо мне, забыл навсегда.
Ух, ты! Ну и школища, огромная, полутемь какая-то, уроки уже начались, не видать никого. Ведомая инстинктами, я отыскала раздевалку, а в ней бабку в синем халате. Та заругала меня за опоздание, но узнав, что я новенькая, показала, где вешает пальто мой 6 -ой „е“, велела идти на третий этаж к учительской, в которую « прям и упрёсся», и спросить, где сидит мой класс. Поднимаясь по широченной лестнице, в тишине, порой нарушаемой гулкими школьными звуками, вроде бы и привычными, но ещё чужими, я раздвоилась душевно и мысленно. С одной стороны больше всего на свете мне хотелось сидеть сейчас дома, и чтобы никаких школ никогда и в помине не было, а с другой стороны, красивое, темно- красное платье с вышитым воротничком и щегольская папочка, вместо обычного потфеля, требовали показать их народу - неизвестным пока одноклассникам. «Жаль только, что ботинки старые, побитые, а зашитые на коленке чулки - „в резинку“ не современные». Эта мысль и вместе с ней робость овладели мной. Перед учительской я остановилась, не решаясь постучаться.
Прозвучал длинный, тревожный звонок, вслед за которым школа наполнилась нарастающим шумом перемены, и я совершенно уже смутилась, потерялась, не зная к кому из учителей обратиться, они же проходили мимо меня в учительскую и обратно, туда, сюда, как мимо столба. Наконец, низенькая, раскрасневшаяся толстушка наткнулась на мой беспомощный взгляд и спросила впопыхах: „Тебе чего?“ „Я новенькая, в 6-ой „е“. „А!“, - удивленно и понимающе воскликнула она. «Так вот ты какая. Ты, значит, как раз, ко мне!“ По тому, как менялось выражение глаз, по быстрым движениям губ, бровей, головы, можно было понять, что в мозгах у нее пробежало относящееся ко мне знание, а в душе - соответственные эмоции. „С твоим папой я говорила, и.. „ - замешкалась, глаза улыбнулись, потеплели, опечалились, - „в курсе“.
Я легко толковала все эти знаки и слова. Улыбка и потепление глаз означали, что папа мой остроумный и обаятельный, печаль же относилась к словам „в курсе“, состоящем в том, что мамы нет, денег нет, а детей много, и я, младшая, приехала из провинции, где несколько лет по этим печальным причинам жила у тетки и там же училась.
Учительница окинула меня быстрым взглядом и удержалась, умница, от вопроса, почему я не в форменном платье и не с портфелем, как все. На секунду она смешно сморщила нос, острым ноготком почесала висок, что означало короткое размышление. „Хорошо. Ступай в конец коридора“, - она махнула рукой, - „там найдешь наш класс. Кажется, у вас сейчас русский. Ты хорошо видишь? Тогда сядешь на последнюю парту, у окна. Там свободное место. Хорошо?“ Я кивнула. На том мы и расстались.
Я побрела в указанном направлении. Широкий темноватый коридор был почти свободен, видимо по заведенному здесь порядку детям не разрешалось гулять и бегать по нему. Для этого имелись просторные, светлые, с большими окнами проёмы (потом я узнала, что они назывались рекреации). Там возились и орали мальчишки, а девчонки гуляли парами по периметру, взявшись под руку, или стояли у окон и зубрили, или передирали домашнее задание на подоконниках. В общем ничего непривычного я не обнаружила, кроме, разве что, огромности старого здания и потому большого числа вместе собранных детей. Школа, где я училась прежде, была намного меньше. Вот и вся разница. Знакомая атмосфера приободрила меня, тут, как раз, прозвенел звонок на урок, дежурные открыли двери и дети устремились в классы. Я нашла дверь с табличкой 6-ой „е“. Туда уже никто не входил, и опять я замерла в нерешительности, раздумывая войти или подождать учительницу. Из класса вдруг выглянула девчонка и, заметив меня, выскочила в коридор. Маленькая, с большими, некрасивыми зубами и огромным носом, с чудесными, каштановыми волосами и розовыми щеками, нуклюжая, большие светлые глаза навыкате. Возбуждённо задышав от любопытства, спросила: „Новенькая?“ И, не дождавшись ответа: „А как тебя зовут. Пойдем в класс, садись со мной. Мой сосед болеет.“ Я не успевала вставить ни слова, и увлекаемая ею вошла в класс. Наверное, меня кто-то сразу заметил, но моя опекунша уже показывала мне свою вторую парту, быстро говорила что-то и спрашивала, а я как-то плохо соображая, пыталась отвечать, сама ничего не замечала вокруг, и тупо подчинялась ей. Однако, будучи довольно рослой, прежде я никогда не сиживала на передних партах, и потому необычность ситуации образумила, я вспомнила, куда велела сесть учительница. „Мне классная сказала у окна, на последнюю садиться“, - возразила я, наконец, Ленке, посмотрела в положенный мне угол и показала рукой. Никогда бы не поверила, что ее глаза могут выпучиться ещё больше, что-то инопланетянское проявилось в её лице. „С Щербаковым!“ - взвизгнула Ленка и я почуяла неладное, потому что класс притих. „Где же эта проклятая училка?“- взмолилась душа моя, пока я проходила в угол мимо сторонящихся и уже внимательно наблюдавших за мной ребят.
На последней парте у окна сидел Щербаков и, глядя на меня, вдруг сдвинул свои книжки по парте ближе к проходу и сдвинулся сам по сиденью. Я прошла за партой у стены, этот идиот ёрзнул обратно, не давая мне сесть. Тогда я бросила свою замечательную папочку на парту, показывая тем самым, что занимаю другую сторону. Этот кретин опять передвинулся и столкнул мою чудную папочку на пол. Класс хихикнул. Щеки мои погорячели. Положение было критическим. Я опять обошла парту, подняла с пола папку. Что было делать? Где училка? Где брат? Не размахиваясь, как учил брат, а неожиданно для противника, подсознательно рассчитав силу удара так, чтобы не сломать тонкую шею этому идиоту, чтобы не показаться истеричкой и чтобы, все-таки, произвести на придурка сильное впечатление, я быстро опустила блестящую, плотно набитую учебниками папку на глупую, стриженую голову. В тишине раздался громкий, глуховатый „хрясь!!!“ Этого никто не ожидал и Щербаков, конечно, тоже. Оглушенный ударом, он сидел и смотрел на меня с лицом глупым и обиженным. Мне повезло, потому что, окажись Щербаков истеричным придурком, который, хоть один, да приходится на каждый класс, между нами могла бы завязаться драка, к которой я уже была готова. При первых же признаках агрессии, я бы, пожалуй, просто отколошматила его кулаками, потому что он сидел, а я стояла, только это все равно было бы очень плохо, начинать знакомство с примитивной драки. К счастью, Щербаков оказался обыкновенным, заторможенным двоечником, и что ему вздумалось так глупо пошутить с новенькой, он наверное и сам не смог бы объяснить, спроси его. Дурь нашла, что называется. Теперь он растерялся, и я это просекла. „Ты кто?“,- спросила я строго, как училка. Рефлекс сработал. „Щербаков“, - неуверенно ответил обалдуй. „Ой, ой! Не могу! Лопну!“, - застонал вдруг девчоночий голос и засмеялся так заразительно, что вослед грохнул весь класс. Совершенно уже не опасаясь Щербакова, я обернулась на смех.
На соседнем ряду, посередине, сидя боком за партой и едва помещаясь между спинкой и крышкой, откинувшись, хохотала девчонка. На секунду я испугалась, потому что она показалась мне взрослой женщиной, так она была огромна и женственна, жирный бюст и живот под черным форменным передником тряслись от смеха, узкие черные глазки искрились слезами, маленький красный рот между толстыми щеками, открываясь, обнажал острые белые зубки, подбородок дрожал, - смотреть на нее было одно удовольствие.
Вошла учительница. Щербаков, неразборчиво урча, отодвинулся к окну и я заняла свое законное место. Урок начался. Худенькая, пожилая училка русского языка вела его прекрасно. Видно было, что она строга и все её боятся. Я не обращала внимания на Шербакова, пока не начался диктант. У меня не было особых проблем с грамотностью и писала я довольно быстро, хотя и скверным почерком. Написав несколько предложений, я скосила глаза в тетрадь соседа. Бедняга не успевал писать, а уж ошибок была просто тьма. Я толкнула его локтем, он посмотрел хмуро и сердито. Я улыбнулась, как бы предлагая забыть наш раздор. Мохнатые ресницы над темными, печальными глазами дрогнули, шевельнулись губы в неуверенной ответной улыбке. Вскоре: „Диктант окончен. Проверьте.“ - сказала учительница, и я быстро поменяла свою тетрадь с тетрадью Щербакова. Дописать то, что он не успел, я, конечно, не могла, но ошибки исправила, стараясь подделываться под его почерк, благо это было нетрудно, - у него он был такой же кошмарный, как у меня.
После звонка, когда дежурные изгнали всех в коридор, девчонки обступили меня и принялись расспрашивать, потом были другие уроки, потом были завтра и послезавтра похожие друг на друга и ..пошло, поехало..
Молодость мне много обещала,
было мне когда-то двадцать лет,
это было самое начало,
я был глуп, и это не секрет.
Это, мне хотелось быть поэтом,
но уже не очень, потому
что не заработаешь на этом
и цветов не купишь никому.
Вот и стал я горным инженером,
получил с отличием диплом —
не ходить мне по осенним скверам,
виршей не записывать в альбом.
В голубом от дыма ресторане
слушать голубого скрипача,
денежки отсчитывать в кармане,
развернув огромные плеча.
Так не вышло из меня поэта,
и уже не выйдет никогда.
Господа, что скажете на это?
Молча пьют и плачут господа.
Пьют и плачут, девок обнимают,
снова пьют и всё-таки молчат,
головой тонически качают,
матом силлабически кричат.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
