о, это была очень неожиданная встреча
я закупал продукты в супермаркете
помню, повертев в руках пакет молока
я забросил его обратно на полку
и покатил тележку к прилавкам со спиртным
одного взгляда на содержимое моей тележки
было бы достаточно, чтобы понять, кто я такой
по пути к кассе я услышал презрительный смешок,
раздавшийся у меня за спиной, и он мог означать
либо то, что майонез за десять рублей никогда
не будет обладать неповторимой нежностью,
деликатностью и утончённостью, как уверяет реклама,
либо то, что человек, у которого вырвался этот смешок
ненароком заглянул в мою тележку и принял её за мою душу.
В любом случае, он, безусловно, оказался прав,
но я не стал оборачиваться, чтобы сказать ему это.
я встал в самую короткую очередь,
и сразу же понял, что попал не туда:
передо мной стояли исключительно хорошие люди,
при виде которых меня всегда охватывает священный трепет
их корзины и тележки были переполнены
продуктами, которые я не могу себе позволить
даже по праздникам, даже в собственный день рождения
казалось, они решили скупить весь магазин
они были похожи на удивительных фокусников,
когда невесть откуда доставали кредитки, кредитки, кредитки
они давали великолепное представление
чудеса свершались на моих глазах,
их души буквально сияли, чарующе поблёскивали
в свете люминесцентных ламп, а я с тоской понимал,
что они ни за что не поделятся со мной мастерством,
ни за что не раскроют секреты своих эффектных фокусов,
ни за что, ни за что.
Когда я увидел кассиршу, сердце едва не выскочило из моей груди.
Да, она стала старше и уродливей, у неё появились
мешки под глазами, волосы стали похожи на куст чертополоха,
но я узнал её по неизменной лёгкой улыбке —
Господи, как хорошо, что её улыбка осталась прежней!
Это, разумеется, была она, та девочка, с которой мы,
будучи детьми, играли в докторов, спрятавшись от родителей
на чердаке дома, где она жила.
Я до сих пор помню, что, когда пришла её очередь,
она застеснялась и убежала, оставив меня одного,
а потом смеялась, при каждой нашей встрече
смущённо хихикала.
Так смеются только небожители и она.
Я тут же пожалел, что выложил из тележки непристойные
банки рыбных консервов, супы быстрого приготовления,
буханку хлеба и три бутылки пива,
мне почему-то хотелось закричать, что это всё не моё,
нет, нет, это попало ко мне по ошибке,
я тоже фокусник, и в моём рукаве завалялась кредитка,
я хочу показать тебе фокус, чтобы ты засмеялась,
чтобы ты всегда, всегда смеялась,
смеялась и уволилась с этой дрянной работы.
Но она не узнала меня
и равнодушно спросила:
«вам пакет нужен?»
я облегчённо кивнул.
Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.
Однажды Босх привел меня в харчевню.
Едва мерцала толстая свеча в ней.
Горластые гуляли палачи в ней,
Бесстыжим похваляясь ремеслом.
Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать,
Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,
А на доске грунтованной на плоскость
Всех расселить в засол или на слом".
Он сел в углу, прищурился и начал:
Носы приплюснул, уши увеличил,
Перекалечил каждого и скрючил,
Их низость обозначил навсегда.
А пир в харчевне был меж тем в разгаре.
Мерзавцы, хохоча и балагуря,
Не знали, что сулит им срам и горе
Сей живописи Страшного суда.
Не догадалась дьяволова паства,
Что честное, веселое искусство
Карает воровство, казнит убийство.
Так это дело было начато.
Мы вышли из харчевни рано утром.
Над городом, озлобленным и хитрым,
Шли только тучи, согнанные ветром,
И загибались медленно в ничто.
Проснулись торгаши, монахи, судьи.
На улице калякали соседи.
А чертенята спереди и сзади
Вели себя меж них как Господа.
Так, нагло раскорячась и не прячась,
На смену людям вылезала нечисть
И возвещала горькую им участь,
Сулила близость Страшного суда.
Художник знал, что Страшный суд напишет,
Пред общим разрушеньем не опешит,
Он чувствовал, что время перепашет
Все кладбища и пепелища все.
Он вглядывался в шабаш беспримерный
На черных рынках пошлости всемирной.
Над Рейном, и над Темзой, и над Марной
Он видел смерть во всей ее красе.
Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: "Прочь! Бесстыдство! Святотатство!"
Во избежанье Страшного суда.
4 января 1957
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
