Если на Святой Руси человек начнет удивляться, то он остолбенеет в удивлении, и так до смерти столбом и простоит
(Михаил Салтыков-Щедрин)

Проза

Все произведения Избранное - Серебро Избранное - Золото

НАСТОЯЩИЙ "КЮММЕЛЬ"

Перед отбоем меня вызвал для беседы в канцелярию командир роты. Ротного я – уважал. Он даже фамилию сменил, чтобы карьера отца – генерала, не повлияла на его службу. Закончил «кадетку» – суворовское военное училище и честно пахал с утра до вечера.
– Присаживайся. – Предложил он, – тут такое дело. Открываются в нашем военном округе курсы по подготовке офицеров запаса. Два месяца. Ты же потом – в институт, а там – военная кафедра. Вот и пригодится!
Мне оставалось служить три месяца. Я согласился с мудрым предложением ротного.
Курсы организовали в бывшем Тильзите, а назывался он теперь – Советск.
Там была знаменитая танковая часть, покрывшая себя неувядаемой славой в Великой Отечественной Войне, при освобождении Польши. Часть была навиду и в неё постоянно приезжали всякие проверяющие, чтобы удостовериться, что добрые воинские традиции не утеряны в мирное время. Командование части это нервировало и ему было не до нас.
Жили мы в старых немецких казармах. Добротных, угрюмых и пропахших насквозь прусским воинственным духом. Причем к утру –дух усиливался до головокружения.
Сохранились даже ниши, в которых стояли ружья и автоматы прежних солдат. Это было удивительно, потому что теперешняя оружейная комната была зарешечена и опечатана множеством печатей, а получение оружия, даже просто, перед заступлением в караул – означало прохождение долгой процедуры доступа к автоматам, пистолетам и патронам, с благословения начальника штаба.
Будущих офицеров запаса набралось три взвода по тридцать человек. Старшим приставили сверхсрочника-сержанта, трубача полкового оркестра. Человека пожилого, обременнего семьей, чадами и домочадцами, и только форма говорила, но не убеждала, что он военный. Потому что сидела на нем, как плохой наездник –косвенным образом.
Он приходил утром, зычно командовал,– Курсы –пыдъё-ё-ё-ём!
Дембеля и ухом не вели. Тогда он доставал трубу и начинал наяривать соло – бравурные мелодии.
В него кидали сапог, или ботинок. Он уходил не сразу – просовывал трубу в приоткрытую дверь и надеялся разбудить нашу кодлу. У него была большая выслуга, поэтому он знал очень много партий для трубы!
– Трындец! – говорил кто-то с верхнего яруса, – труба наше дело!
Сна уже не было. Начинался медленный утренний моцион – длительные позевки, крехтение, потягушки, умывание и изучение прыщей на морде и теле.
Город был странной смесью из уцелевших немецких построек, пустых прогалин от разбомбленных домов и железобетонными, пятиэтажными, типовыми бараками. Идти было некуда.
Пару раз свозили на уборку картошки и капусты тех, кого смогли отловить. Едва набрали человек двадцать.
Мы были предоставлены сами себе.
Напротив КПП части была баня. Мы переодевались в комбинезоны, клали на плечо длинную лестницу, в каждый пролет влезал один – воин, старший группы рапортовал, что идем в распоряжение зама по тылу, проходили благополучно дежурного,оставляли лестницу у входа и шли пить пиво.
В углу был неприметный закуток и окошко, где продавали веники в выходные дни. Здесь мы наслаждались чудесным, березовым ароматом и мирно попивали отличное пивко.
– Сдается мне, господа, что это настоящий баварский «кюммель»! – втягивал воздух носом бывший студент физтеха, умница и балагур – Витя Васильев.
– Полегче насчет гусиных шкварок, – сказал больной "раком желудка", – нет ничего лучше гусиных шкварок! – цитировал Коля Редькин, знавший наизусть Похождения Швейка.
Мы возвращались, ставили лестницу на место, до следующего раза. Поскольку дежурные по части менялись регулярно, то и мы систематически баловались пивком. Светлым, веселым, как новая жизнь после дембеля.
Кого-то привлекли к оформлению наглядной агитации, кто-то при штабе околачивался – кому,
что нравилось.
Молдованин Вася Яворив подрядился отливать многочисленные ордена из бетона, которыми награждена была часть. Их собирались водрузить возле трибуны комсостава, на плацу, там где проходили парады и разводы караула. Дело было большое и над ним трудилась от нечего делать целая бригада из восьми человек.
Мне нравилась тишина библиотеки и хорошая подборка книг.
Некоторые делали задания для офицеров, обучающихся в академиях, выполняли контрольные по математике, теоретической механике, рисовали большущие листы – исторические сражения Александра Македонского, Генералисимуса Суворова и других видных полководцев.
Я написал за неделю для майора Ясюка реферат на тему «Общий рынок – этапы формирования и распада».
В ту ночь мне снился гуталин. Он тек черной рекой, приятно пах необычным снадобъем, я плескался в его жирной, медленной неге и удивлялся – откуда у гуталина такой аромат и обвалакивающая нежность?
Я приписал этот сон тесной немецкой казарме, плохо преветренному помещению и обычным ветрАм, пускаемым во сне утомленным за день личным составом. Но – благовоние еще долго не отпускало меня, перебивая резкие служебные запахи.
Вдруг, среди дня нас построили в две шеренги и повели в гарнизонный клуб. Там мы расчитались на первый-второй.
– Первая шеренга будет петь первым голосом, соответственно вторая – вторым. – Радостно сообщил сержант-сверхсрочник. – Вы поступаете в полное распоряжение начальника клуба, майора Ежова.
Так я узнал, что обладаю вторым голосом. Это было большим потрясением для меня!
На сцене стояли ступеньки, мы взгромоздились на них в два ряда.
Литературно-музыкальная композиция называлась незатейливо – «В братской семье народов –едины».
Наша задача была простой, как мычание: вступать по знаку из-за кулис и на этом фоне пойдут задушевные стихи, в исполнении детишек комсостава части и участников литературного кружка «Залп».
Раздали слова. Вторым голосам было лучше, потому что листочки с текстом прикрепили к спинам первых голосов комсомольскими значками. И начинать пение должны были вторые голоса, а первые – подхватить, потому что слов они тоже –не знали, а петь с листа – не разрешили.
Концерт должен был состояться вечером.
Мы прорепетировали несколько раз, получилось вроде бы неплохо, ответственные за мероприятие вдохновились и нас отпустили пообедать.
Кто-то потопал в часть, а лично я – в буфет. Поел беляшей, перемигнулся разбитной
«подавальщицей», как её называли и тихонько попил пивка. Время пролетело приятно и незаметно.
Надо сказать, что пиво в тех местах – отменное, завод еще немецкий был сделан на совесть и продукцию выдавал качественную. Хорошую организацию трудно испортить, на это надо очень много сил и времени.
Меня слегка сморило, а тут уж и «хор» на сцену пригласили.
Встали мы. Занавес открылся. Пошло всё своим чередом. Дебютную песню одолели сносно, приободрились, появились робкие улыбки.
Занавес то открывался, то закрывался. Меня стало клонить в сон, после пивка, в тепле, потянуло прилечь – в кулисах.
До антракта оставалась одна «ария». Вступил баянист, вышла маленькая девочка с огромными белыми бантами. На фоне песни «Едут новоселы» она должна была прочитать стихотворение.
Баянист заиграл очень тихо. Возникла пауза, очевидно девочка испугалась большого зала. Строем привели всех свободных от службы и он был заполнен – битком. Солдаты цинично разглядывали и давали нелицеприятные характеристики происходящему на сцене. Не все и – довольно тихо, но было неприятно видеть их морды со сцены. Бо"льшая же часть – спала, откинув головы назад, раскрыв рты, как приспособления для ловли насекомых.
Пахло кирзой и гуталином, как известно тоже изобретенного немцами, и замешанного на пиве и уксусе.
Вдруг издалека, словно это было не со мной, встряхивая оцепенение мягкой пивной анестезии очень громко вступил – я:

Родины просторы, горы и долины,
В серебро одетый зимний лес грустит.
Едут новосёлы по земле целинной,
Песня молодая далеко летит.

Девочка в ужасе закрыла лицо ладошками, заплакала и убежала.
Баянист сдвинул меха, оглянулся – ничего не понял и вновь заиграл, хор посмотрел в кулисы, увидел ужас в глазах майора Ежова и выполнил команду – «равнение- «налево» – то есть, на меня.
Я стал раскланиваться. В зале раздались жидкие апплодисменты, потом они превратились в бурную овацию и ураганный смех.
Занавес задвинули, объявили антракт, меня с позором сдернули со второй «ступеньки». Майор Ежов пообещал отправить утром на гауптвахту.
Кстати, слово это тоже – немецкое, означает – главный караул, помещение для содержания военнослужащих под стражей.
Я сидел в зале, строил рожы несчастным
«хоровикам», мне завидовали и мучались еще одно отделение. Даже показалось, что отсутствие моего – окрепшего, второго голоса плохо сказалось на общем звучании хора. Такие нахальные мысли лезли в мою голову.
Впрочем, я не настаиваю, слуха у меня не было и – нет.
Это, как красота – она либо есть, либо её – нет!
А всё началось со сна в бывшей немецкой казарме и немецкого же - светлого пива, которое я трепетно полюбил и мнение своё не меняю.
Пью и вижу угрюмые монастрыские стены, Ляйпциг, монахов с круглыми, лакированными танзурами – на макушках, колдующих в пивоварне и кто-то произносит – "Сохрани, Господи, солод и хмель!"...
Недавно полез в поисковик и нашел – ... "Если вам приснился гуталин или вы пользовались гуталином – значит вас подстерегает неожиданное событие, которое полностью изменит ваши планы".
С тех пор я зауважал хоровое пение, люблю его слушать и телевизор не переключаю на другие каналы. Я вглядываюсь в лица певцов, пытаюсь представить их жизнь и строю догадки – как они там оказались?
Особенно те, что стоят повыше – вторые голоса...
Иногда пою сам. Только когда дома, да и то, если – один и с бокальчиком нашего,настоящего, светлого – баварского «кюммеля».

Автор:	Valeryn
Опубликовано:	25.03.2011 13:50
Создано:	11.2010
Просмотров:	3143
Рейтинг:	0
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	0

НАСТОЯЩИЙ "КЮММЕЛЬ"

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться