Только ты останься прежней — трепетно живи,
солнечно живи,
радостно живи!
Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи,
счастливо живи всегда.
Роберт Рождественский.
Каждому студенту есть о чем вспомнить. Помимо безудержных вечеринок, ошалевший от свободы молодой «творец вселенной» жадно изучает жизнь, впитывая ее всеми органами чувств. Хорошо, когда в большинстве своем эти органы – глаза и уши.
Выпускник филфака – сродни китайскому мудрецу, потому что неизмеримо число книжных судеб, пропущенных через его пламенное сердце. На каждый эпизод собственной жизни мы, филологини, находим параллели в литературе. Допустим, сам университет, так долго томивший нас перманентным ужасом перед сессией, с его желтыми коридорчиками, ветхими лесенками и мутными фонарями, мне всегда казался идеальным пристанищем Родиона Раскольникова. Ассоциации вызывали и сами преподаватели. Вот просеменил, укутанный в шинель, гоголевский Акакий Акакиевич – гундосить очередную лекцию по философии, а вот проплывает вся в рюшах и оборочках, словно призрак века ушедшего, этакая Любовь Андреевна Раневская, которая даже учебный материал читает умиленно-восторженно, словно восклицая: «О, сад! О, милый сад!»… Упаси вас Бог выбрать в невесты студентку филологического факультета! Довольно скоро вы устанете от бесконечных сравнений вас то с графом Болконским, то с Евгением Онегиным, то с Паратовым, то с Отелло, то с Обломовым. Список бесконечен, и вы всегда обречены на постоянное несоответствие образу романтического героя… Погрязнув всеми фибрами души в книжной романтике, мы не замечали, что совсем рядом, в жизни реальной, кипят страсти не слабее шекспировских.
Арина Андреевна (Мадама) влетела в аудиторию и в нашу студенческую жизнь стремительным вихрем. Потом уже оказалось, что это ее привычная манера – влетать, встряхивать, ошеломлять, но тогда мы были поражены и мгновенно вовлечены в бурлящий, головокружительный поток ее речи. Голос, наполненный энергией жизни (возможно, энергией студентов, как предположила я позже на экзаменах). Тотчас по приходу она открывала настежь окна – в любое время года! Оттого, особенно в холодные месяцы, мы внимали ей особо – не спалось. Высокая, подтянутая дама глубоко бальзаковского возраста, с грацией кошки садилась на стол, закидывала ногу на ногу а-ля Шерон Стоун (благо, в аудитории - в основном - присутствовали девушки), и начинала рассказ о дивных хитросплетениях фонем и морфем. С задних рядов она казалась земным воплощением куклы Барби. Сидящие же впереди могли разглядеть выдающие возраст морщинки на шее и цепкий взгляд шоколадного цвета глаз. Мы боялись ее, мы ее ненавидели, мы восторгались ею. Метким словом Мадама моментально ставила зарвавшегося студента на место, но так как все мы были порядочными лентяями, то казни ожидали ежесекундно. Она была Эпохой. Воскресшей эпохой увлеченных театралок, столичной богемы, изящности слога и манер. Наверняка, Железная Леди, убежденно считающая «Собачье сердце» романом века, тосковала по живому общению, но вместо этого, как крест, ежедневно видела перед собой неизменные рожи любопытных студентов. Безусловно, мы жаждали подробностей: какая в быту, чем (или, о, Боже, кем?!) увлекается, каков супруг?..
А муж у Мадамы был, ни много-ни мало, 80-летним генерал-лейтенантом авиации, Героем Советского Союза. Правда, старше жены на 30 лет, но она по-своему любила его как мужа, как сына, как друга и как наставника. И тяжело переживала недуги, начинающие его одолевать. Выскочив замуж в 18 лет за состоявшегося мужчину и пройдя с ним через взлеты и лихолетия, Арина Андреевна уже не мыслила жизни иной.
Перешедшие по наследству от старших курсов скудные крохи волнующих сведений возбуждали к преподавательнице русской морфологии все больший интерес. Вскоре Арина Андреевна облачилась в траур и в умах большинства засверлили строчки: «Угас, как светоч, дивный гений, увял торжественный венок…». Но вдова оказалась не из тех, кто любовно кутается в скорбь как в меха. И вскоре мы снова слышали ее задорный смех, увлекательные рассказы о поездках, о студентах, о знакомых, и совсем немного – о себе. «Нет ничего хуже лени и апатии!» - не раз говаривала она. – «Ваши глаза должны гореть! Не зря восточная мудрость гласит: будьте либо горячими (живыми), либо холодными (мертвыми), третьего не дано. Будьте же, наконец, горячее!».
Из первых уст особы, приближенной к Императору, подружки Леночки, писавшей у Арины Андреевны диплом и потому часто бывавшей в Ее Храме, мы узнали, что 50-летняя преподавательница ежедневно пробегает по 3 километра, а летом – проплывает. Что у себя на полу она часто расстилает карту мира и пытливо находит какую-нибудь речушку либо городок, местоположение которых случайно забыла. Что она копит деньги не на жемчуга-соболя, а на поездки в исторически-значимые города бывшего Союза, поддерживает идеальный порядок в гигантском аквариуме, ежегодно принимает роды у любимой кошки Мани и слушает раннюю Пугачеву. «Страшней не потерять способность удивлять, страшнее – потерять способность удивляться!» - часто любила она повторять. Как банальную закономерность, как следствие гнетущего бабьего одиночества, мы ожидали от нее быстротечных романчиков с молодыми прожигателями жизни, но никак не ожидали узнать, что Арина Андреевна всерьёз покорила университетского преподавателя-женоненавистника.
Их никто не видел вместе. Но почему-то именно после смерти ее законного супруга досужие сплетни стали разрастаться как снежный ком и раскололи кафедру на две половины. Одна – горячо поддерживала, другая – упивалась несоответствием ее моральных установок. На то она, видно, кафедра словесности – науку «Говорильня и пустозвонство» тут знали в совершенстве.
Кто он – этот таинственный смутьян спокойствия? Мы знали о нем только то, что через неделю Юрий Сергеевич (Баюн) придет к нам читать курс по зарубежной литературе.
Новый преподаватель не обманул наших ожиданий. Степенно подойдя к окну аудитории, этакий Фандорин, раскрыл створку, закурил… («Думает произвести впечатление мизантропа», - мгновенно проанализировали мы). Опрятный мужчина с аккуратной бородкой и пробивающейся лысиной, сдержанно поздоровался. Знакомство с нами было немногословным - щурясь от удовольствия, Баюн произнес: «Я считаю, что женщинам не место на филфаке, так как дамские мозги ничем не лучше куриных. Посему – не обессудьте». С тех пор, читая лекции, он обращал свой взор, полный надежд, на единственного на потоке парнягу.
Восторженность новым преподавателем вскоре перекрыла первоначальную обиду, равно как и его ужасающий цинизм и показное презрение к женскому полу. Возможно, как размышляли мы, он устал от женщин, которые окружали его, как крем - бисквит. Ушел от жены с дочкой – к матери, на службе – одни дамы, да еще и образы литературных героинь, «взбалмошных бабенок», казалось, вызывали у Юрия Сергеевича стойкую оскомину. Мы слушали его, затаив дыхание. Статный, эрудированный, член Союза писателей республики, в которой я тогда жила… Вот он, мечта каждой девушки! С ним можно поговорить о литературе. Бог, сошедший с небес! Неужели есть на Земле еще мужчины, чтобы вот так искренне терзаться вопросом: а действительно ли Мопассан был внебрачным сыном Флобера? Как сейчас помню его интерпретацию набоковской «Лолиты», сноски по Фрейду, значения слов-символов. Боже!
Перед сдачей диплома, на нашей последней встрече с Ариной Андреевной, она вдруг отбросила маску светской львицы и обратилась к нам по-матерински заботливо: «Девочки, запомните! После того, как переступите порог этого здания, выкиньте из головы романтический образ книжных героев. Мужчины в реальности намного проще, ближе, жестче. Но когда кому-нибудь из вас муж скажет: «Хватит летать в облаках, спустись на землю!», смело отвечайте: «Поднимайся лучше ты ко мне». И счастья вам, если ваши желания совпадут».
Прошло 5 лет. Я, погрязнув в работе, монтировала очередной новостной сюжет. Не хватало пейзажей, и я начала просматривать диск с нужными «перебивками». И вдруг!.. По вечернему городу, никого не замечая, взявшись за руки и поддевая ногами желтые листья, гуляли двое влюбленных – наши Учителя. И они были счастливы…
