Дорогие мои!
Как трудно смириться с тем, что никак нельзя исправить!
С добром, Геннадий Инюшин
К М А М Е Х О Ч У...
В стране сейчас столько сирот, сколько было в Гражданскую. Идёт Вторая Гражданская война между Добром и Злом!
1
Солнце, словно обезумев, выплескивало на изгибы улиц, нервно тянувшихся через город, стрелы переулков, судорожно их соединявших, жару.
И в этой раскаленной лаве было невыносимо дышать.
Но жизнь шла своим чередом. Шумели машины. Туда и сюда, особенно около магазинов, сновали прохожие, отягощенные повседневными заботами. В садах и скверах, неизвестно чему, ликовали птицы, заливались на разные голоса. Около автоматов с напитками, скапливались невероятные очереди.
К вечеру жара стала спадать.
С Востока подул ветерок, на мгновение, принося облегчение.
Мария Ивановна, заведующая детским домом, закончила работу и, не спеша, собиралась домой.
Движения были уверенными и привычными.
" Так, - думала она, переключаясь на домашние хлопоты, - надо успеть в Универсам... Купить овощей... Не забыть бы капусту! В субботу сварю щи. Давно не делала... Тьфу! Чуть не забыла! Колбасы... Возьму с полкило... Кажется всё? - подыто¬жила она, как мелькнуло: "Надо позвонить Коле! Ох, уж эта жара!'
Коля - её муж - был человеком спокойным, покладистым, с пониманием, относившимся к работе жены. Если, - правда, это было не часто, - у него образовывалось свободная минутка - непременно помогал ей. Вместе они прожили двадцать лет.
Мария Ивановна подошла к телефону и только хотела набрать номер, как вдруг услышала свое имя.
Замерла.
Механически повесила трубку и прислушалась - шумела вода, неясно звучали голоса. Затаила дыхание – почувствовала, как в конце коридора неуверенно прозвучали шаги и оборвались...
Мысли Марии Ивановны поскакали и она, делая неимоверное усилие, пыталась сообразить, откуда послышался голос. Пришла спасительная мысль: "Показалось... Ну, конечно же - показалось... Жара, много работы - вот и почудилось..."
И тут, словно нас¬мешка, послышалось: "Марь Ивановна!"
Усмехнувшись своей несообразительности, она подошла к окну и внизу увидела воспитанника. Махнув рукой, что означало "сейчас приду" - вернулась к столу и, посмотрев на сумку, начисто забыла о домашних делах.
Припомнилось другое событие: несколько дней назад, к ней подошел Володя, сейчас ожидающий её на улице, и, смущаясь, не зная, куда деть глаза, будто он в чем-то провинился, пробубнил: "Мне... с вами... э-э, поговорить нужно, - он судорожно проглотил слюну.
Немного помолчал, собираясь духом, и скоро¬говоркой закончил свою мысль, - это важно.... очень важно..."
Внешне Мария Ивановна была спокойна, а сердце заныло.
Пугала неизвестность, но решила не спешить.
Скрывая волнение, задала несколько осторожных вопросов. Юноша смутился, не понимая, что от него хотят. Отвел глаза и прошептал, боясь быть услышанным одноклассниками: "Это личное. Вы не бойтесь, ничего не случилось, - поводив головой, будто мешал воротничок, добавил: личное..."
Мария Ивановна облегченно вздохнула. Володя учился в 10 классе. Юноша был серьёзный и аккуратный.
Правда, серьёзность иногда перерастала в замкнутость, и тогда юноша уединялся и, казалось, что он
пытался, что-то вспомнить.
То, что камнем лежало на его сердце….
Но он этого не знал.
Он хотел это вспомнить!
Так уж получилось, что у Марии Ивановны не было детей. И она большую часть времени проводила в интернате, порой пытаясь сделать невозможное дело: - заменить воспитанникам мать.
Такого напряжения не все выдерживали. Многие, считая её ненормальной, увольнялись, но оставшиеся проникались её чувством.
Чувством безмерной любви к детям, у которых не было родителей.
В тот же день, Володя разыскал Марию Ивановну.
Говорил сбивчиво.
Смущался.
Ему было необходимо поделиться, но как это сделать - не знал.
Из его слов, которые, как камешки, рассы¬пались по полю – поняла: юноша влюбился! Она растерялась, сразу не найдя нужных слов. Володя сник и, видимо, жалел, что начал разговор.
Шло время. Она не хотела вмешиваться, давать советы. В таких случаях каждый должен разобраться сам и, естественно, самостоятельно принять решение.
Убеждать - это рождать недоверие.
Не во всем можно убедить.
Вечером она шла по коридору.
Шаги звучали как выстрелы.
Коридор был пустынным.
Никого не было.
И тут её нагнал Володя. Некоторое время шли молча. Он осторожно заговорил, опасаясь поучений.
- Марь Ивановна..., - Володя замялся, огляделся по сторонам, будто их могли подслушать, и выпалил: "А как... Ну, как с вами познакомился муж?"
Она рассмеялась.
Ей неожиданно вспомнилось знакомство с мужем.
Смех был таким искренним, что юноша тоже рассмеялся.
Они пошли вместе.
Когда вошли в него, то она сразу подошла к столу и вынула книгу, и, не говоря ни слова, передала ее Володе. Тот, вначале, механически взял в руки томик, осмотрел его, пожал плечами, и, медленно повернувшись, пошёл к выходу.
2
Вчера на уроке она рассказывала о Блоке. Рассказывала, так как это было в непростой жизни Поэта.
После урока её окружили ученики. Поодаль стоял Володя. Она отвечала на вопросы, смеялась, но постоянно бро¬сала короткие взгляды на Володю. Когда все разошлись, он быстро подошёл, сунул ей в руки помятые листки, и словно его ветром сдуло, выскочил из класса. Не заглядывая в них, Мария Ивановна была уверена - это стихи...
Всякое бывает в жизни - и незабываемые встречи, и открытия, но ничего нельзя сравнить с первыми стихами!
Стихи были наивными, но в них ощущалось настроение, попытка осмыслить сердцем мир.
На следующий день Володя, после уроков подошёл к Марии Ивановне, и, делая вид, что его не интересует ее мнение, а спрашивает он исключительно из-за любопытства, вздрагивающим голосом, выдохнул:
- Ну, как?...
- Хорошо, Володя, для начала..., - сдержано похвалила Мария Ивановна.
- Правда?! - Радость, смешанная с недоверием, выплеснулась наружу.
- Конечно же, правда. Особенно тебе удалось...
Юноша смутился. В тот день они долго разговаривали, и между ними возникло доверие.
Сейчас он звал её.
Мария Ивановна подхватила сумку и вышла из кабинета.
Шагала легко и совсем забыла о жаре.
Около двери несколько замешкалась и случайно, боковым зрением, увидела, как по полу медленно уползали солнечные лучи...
Закрыв кабинет, она положила ключи в сумку и только направилась к выходу, как в конце коридора, там, где начинается лестница, около окна, увидела маленькую фигурку.
Сердце сжалось.
У окна стоял Мальчик, прислонившись лбом к стеклу, словно пытаясь остудить жар, и смотрел поверх деревьев, домов...
Это был новенький.
С необычайной ясностью она вспомнила событие.
Неделю назад она дежурила по интернату. Сидя у себя в кабинете, разбирала бумаги. В дверь постучали. Привычно сказав: "Войдите!" - продолжала заниматься своим делом.
Дверь скрипнула, Мария Ивановна оторвалась от бумаг и оглядела вошедших. Перед ней стояли женщина невысокого роста, немного сутулая, с маленькими натруженными руками. Рядом, пугливо озираясь, стоял мальчик.
- Здравствуйте, - приветливо поздоровалась Мария Ивановна и улыбнулась.
- Я к вам... Вот... привела..., - быстро прого¬ворила Приведшая, не отрывая глаз от пола.
- Давайте документы! - Мария Ивановна говорила серьёзно, даже несколько официально, зная, что это иногда помогает собраться, справиться с волнением.
Зашуршала бумага.
В кабинете отчетливо слышалось дыхание. Из коридора раздавались крики, беготня... Мария Ивановна стала читать бумаги. Перед этим она предложила пришедшим сесть, но женщина отрицательно покачала головой.
Буквы, по непонятной причине, под рукой Марии Ивановны, стали прыгать, наезжать друг на друга, словно она разучилась писать. Это было некстати. Чтобы успокоиться, она посмотрела в окно.
Там веселилось солнце: раскаляя дома, машины, улицы – всё, что попадалось под лучи, пыталось все расплавить и превратить в бесформенную массу.
Дышалось трудно.
Мария Ивановна, с трудом совладав с собой, стада писать медленнее, но разборчивее.
На лбу выступил пот.
Мальчик, видимо, устав от ожидания, вздохнул. Рука вздрогнула и повисла над написанной строчкой: "Возраст: 4 года..."
Подняла голову и столкнулась с глазами ребенка.
Они были большие и неопределенного цвета.
Мальчик не баловался, как делают дети его возраста.
Он стоял, прижавшись к женщине, и, молча, смотрел на Марию Ивановну.
Она на секунду закрыла глаза.
В ушах гудело.
Потом, медленно стало спадать напряжение.
Плечи опустились, тело обмякло.
Охрипшим голосом, Мария Ивановна спросила:
- Кем Вы ему приходитесь?
- Я? - Приведшая растерялась. Не понимая вопроса, который застал её врасплох, она скороговоркой, сбивчиво заговорила: " ...я ...я ...мы ...как их... мы эти... соседи..., - потом поправилась, - соседка..."
В лёгкие вливалась раскаленная лава воздуха, и в эти минуты мечталось о капельке холодной воды.
Мария Ивановна налила из графина воды.
Сделала глоток, но вода была тёплая, со странным и непонятным привкусом.
И тут по всей комнате разлетелся крик.
- Что же это происходит? - Глаза Соседки сверкали.
Руки тряслись мелкой дрожью.
Голос, пойманный в силки, рвался в поисках выхода.
Мария Ивановна от неожиданности застыла на слове "лишить материнских прав..." - голова стала, как свинцовая.
Чувство непонятной вины захлестнуло её.
Перед глазами замелькали две мурашки, точно живые.
Она знала этот признак: давление повышается.
- За что же его так?! - голос Соседки рухнул вниз.
Мария Ивановна увидела, что ребёнок сжался, но после последних слов он понял, что говорят о нём, поднял глаза и, они стали тёмными, словно небо перед грозой.
Вот в них мелькнула молния!
И по всей комнате полыхнул плач.
Она оцепенела.
- Господи! - закричала Соседка.
И словно дождавшись этого момента, из-за ветки выскочило солнце и светом залило комнату. Высветив, как на праздничной картинке: сидящую за столом Марию Ивановну, застывшую женщину и мальчика, который, чего - то испугавшись, заплакал.
Мария Ивановна встала и, подойдя к мальчику, спросила:
- Ты мальчик?
- Да-а-а... - ответил тот.
- Тогда тебе нельзя плакать...
- Почему, - удивился мальчик.
- Мальчики не плачут...
- Я.. я... больше... не буду..., - мальчик всхлипнул и кулачком стал растирать глаза.
- Мы сейчас с тетей выйдем в коридор, а ты подожди нас, - ласково сказала она.
- Хорошо...,- согласился мальчик.
- И не плачь. Ты ведь больше не будешь плакать?
- Н-е-е-ет. - Мальчик замотал головой. Женщины вышли, забыв прикрыть дверь.
- Что произошло?
- Его мать..., - лицо женщины исказилось судорогой, - ... она с..., - Соседка осеклась, вытаращив глаза на дверь.
Мария Ивановна повернулась - в проходе стоял мальчик.
Не успела она открыть рта, как он закричал:
- Не надо! Не надо..., - тело его сжалось, напоминая маленькую пружину, - не надо о ней плохо...
Она моя мама!
Ма-а-а-ма...
Мама!
Мамочка!
Словно потух свет.
Соседка ойкнула.
Мария Ивановна покачнулась.
Она метнулась к мальчику, обняла тонкие плечики, прижала к себе, старясь успокоить.
Как бы издалека - услышала свой голос:
- Не бойся! Никто не обидит твою маму, а когда ты вырастешь и станешь сильным...
- Мама! - крикнул мальчик.
- Никто...
я тебе клянусь...
торжественно обещаю...
обещаю...
Никто..
никогда...
не обидит твою маму..., - она говорила, пытаясь его отвлечь.
- Правда... вы... не обматываете, тё-тя? - Ему было трудно говорить.
3
И вот, как продолжение, - мальчик стоял в конце коридора.
Плечики его вздрагивали.
Она побежала.
Взгляд, случайно, скользнул по коридору, и она увидела, поднимающегося по лестнице, Володю, которому надоело ждать.
Подбежав к мальчику, она тихо позвала:
- Алик...
Мальчик вздрогнул и застыл.
Мария Ивановна пыталась говорить спокойно:
- Что случилось?
Тебя кто-нибудь обидел?
Мальчик покачал головой.
На секунду Мария Ивановна повернулась, в нескольких метрах стоял Володя, застывший и с открытым ртом.
- Я-я-я... - мальчик не мог произнести слова,- я-я-я-я-я... - он вздохнул, задержал воздух и выдохнул, -
Я...
К МАМЕ ХОЧУ...
За окном светило солнце.
День приближался к концу.
Тени становились гуще.
Штрихи и точки нотного письма.
Кленовый лист на стареньком пюпитре.
Идет смычок, и слышится зима.
Ртом горьким улыбнись и слезы вытри,
Здесь осень музицирует сама.
Играй, октябрь, зажмурься, не дыши.
Вольно мне было музыке не верить,
Кощунствовать, угрюмо браконьерить
В скрипичном заповеднике души.
Вольно мне очутиться на краю
И музыку, наперсницу мою, -
Все тридцать три широких оборота -
Уродовать семьюдестью восьмью
Вращениями хриплого фокстрота.
Условимся о гибели молчать.
В застолье нету места укоризне
И жалости. Мне скоро двадцать пять,
Мне по карману праздник этой жизни.
Холодные созвездия горят.
Глухого мирозданья не корят
Остывшие Ока, Шексна и Припять.
Поэтому я предлагаю выпить
За жизнь с листа и веру наугад.
За трепет барабанных перепонок.
В последний день, когда меня спросонок
По имени окликнут в тишине,
Неведомый пробудится ребенок
И втайне затоскует обо мне.
Условимся о гибели молчок.
Нам вечность беззаботная не светит.
А если кто и выронит смычок,
То музыка сама себе ответит.
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
