Подобные сочинения, к великому моему сожалению, обречены на успех – успех сочувствующего читателя и просто * человека * внутри антропологической оболочки...
...Я уже рассказывала, как сразу же заметила его среди рыжей копошащейся собратии, он уже тогда выделялся заячьими повадками, каким-то отчаянным подскакиванием, разнообразными прыжками и подбрасыванием смешной беленькой кормы.
Меня убедили, что он – девочка, и девочкой под кожаной курткой он вошел в мой дом.
Был Муськой, пока не начал нагло приставать к нашей, нынче уже покойной, наверняка живущей в специальном раю для морских свинок, Жанночке.
Муж нашел тогда во дворе серый трупик ежика, и так и похоронил их вместе – ежика и нашу беременную Жанну – незлобивую, мирную, беспроблемную.
И в Царство мертвых ушла она вместе со случайным попутчиком – безымянным темным комком, с тем, с кем была даже незнакома при жизни.
Но тогда, во время прибытия Лжемуськи, Жанна была еще жива, и копошились они весело в одной клетке, наполняя вечно больную тревожностью душу покоем, ибо живое меховое существо на руках умиротворяет и исцеляет...
Муська выросла, оказалась тем еще Васькой, шебутным, отчаянно-наглым.
Если следовать теории, определяющей наши бесконечные возвращения сюда как очередную реинкарнацию, Вася когда-то был отчаянным бретером, бабником, пьяницей и скандалистом.
Его абсолютно ничего не пугало, а интересовали две вещи – сладко пожрать и от души кого-либо трахнуть – из песни слов не выкинешь.
Я усаживала Ваську на табуретку, и оттуда он летел в безумном нуриевском прыжке в стоящую на полу коробку, ибо там была Жанна, к которой, после нескольких быстрых экзерсисов, он моментально терял интерес...
Далее он набрасывался на огрызок морковки - особенно уважал тонкие и острые очистки, не брезговал пекинской капустой и усиленно дружил с огурцами.
Ему была свойственна жадность во всем – в еде, в любви, и особенно дорога ему была свобода – он выходил из всех клеток и выпрыгивал из всех коробок.
Как он это делал – я не имею никакого представления, подозреваю, что разбегался и вылетал из тесного для него помещения, а позже с довольным хрюканьем бежал за кресла, диван, велосипед и жил за этими почти природными заграждениями лепо и счастливо, успевая при этом подгрызать по ходу телефонные, телевизионные и прочие кабели, предпочитая конкретно черные.
Потом в зале появлялись люди, чаще всего – я, и мы начинали гонки с препятствием в моем лице - я вытаскивала велосипед, Вася несся за диван, я отодвигала диван, Вася был уже за велосипедом, при этом он победно хрюкал, а я же вопила на него, что он паршивец, и мне надоело лазить по углам и убирать за ним говно.
Он заставил меня сменить тактику, и я вытаскивала из клетки сначала Жанну, потом заменившую Жанну Лелю, и на их нежное кудахтанье Вася каждый раз ловился, не понимая, что сыр- то бесплатный только в мышеловке.
Вася бежал к даме, а там уже ждала его я.
Вася обычно был возмущен, не стеснялся при этом в выражениях, но покой восстанавливался не на долгое время.
До следующего побега на место ставился велосипед, и прежнюю позицию занимал диван.
Вася ложился в углу коробки, и меня не покидало ощущение, что он обдумывает план очередной рокировки в сторону любимого кресла.
Я обожала Васю, и это была любовь безусловная, невзаимная и, с моей стороны, остро-хроническая.
Я скучала по нему – по нахальному, верткому, частенько выигрывающему у меня соревнования по марафонскому бегу.
Не могу сказать, что блондинка Леля и Васин с Жанной сын Жорик не были мне дороги.
Лелин типаж – тургеневская девушка, отвергающая мужицкие приставания.
Жорик – сентиментальный Пьеро, от матери унаследовавший интеллигентность, нежность и просто-таки девичью боязливость.
Но ни упорства отца, ни его бешеной харизмы, ни даже сумасшедшего жизнелюбия – увы – в Жорике не наблюдалось, хотя хочу повторить, что все они, безусловно, дороги моему сердцу.
Но в этом сердце был один царь – и царем этим был Василий...
А потом в какой-то из дней Вася перестал есть, похудел и поблек, его не интересовали ни жратва, ни бабы.
И я поняла после тяжелой ночи, что я элементарно встану и увижу его холодным и лежащим на спине.
Я не представляла, что такое в моем городе ветеринарная служба, куда надо идти с этим не самым фешенебельным животным – не кошка все-таки и не собака.
На мои телефонные звонки мне говорили, что как бы, да вроде бы, да все-таки свинка...
Но я смогла найти клинику за городом и повезла туда на такси испуганную троицу.
Самым печальным и самым больным казался Вася, он смотрел на меня душераздирающими глазами, и мне хотелось уже в этом такси начать выть...
Ветеринар был милым, объяснил, что свинкам, как и кроликам, нужно периодически подрезать зубы и когти, что в природе зверьки их элементарно стачивают.
Ветеринар проверил Васькину температуру, ввел ему подкожно жидкость, дал несколько ампул антибиотика, и покидала я клинику с надеждой...
...Уже позже мы утеряли несколько этих ампул, да и Вася – показалось – повеселел, гонялся за Лелей, подгрызал морковку.
Мне было жаль денег – опять хватать такси, нестись за город, чтобы снова
получить антибиотик.
Неожиданно плохо стало моему отцу, его госпитализировали с высоченной температурой, мы прошли очень много за эти дни, после чего я поняла, что способна на многое и многое смогу, жизнь превратилась в бешеный хоровод – стационарного безумия, работ, тревоги и всяческих больничных страданий.
Отца выписали не в самом прекрасном, но в стабильном состоянии, и у нас уже лежали билеты на полет в Германию.
В Германии было здорово, в Париже еще лучше.
Брат забирал нас, когда мы вернулись, из аэропорта. После наших судорожных расспросов о близких, о родителях , после выслушивания суетного рассказа о полете и после всего-всего он сказал, что для меня есть плохая новость.
...И я знала, что он сейчас скажет о Васе, что Вася не дождался...
Так и произошло.
Я не показала зверька вторично ветеринару - сначала сэкономила, потом мне что-то казалось, потом было не до него...
Подобные сочинения, к великому моему сожалению, обречены на успех – успех сочувствующего читателя и просто *человека* внутри антропологической оболочки...
Второе Рождество на берегу
незамерзающего Понта.
Звезда Царей над изгородью порта.
И не могу сказать, что не могу
жить без тебя - поскольку я живу.
Как видно из бумаги. Существую;
глотаю пиво, пачкаю листву и
топчу траву.
Теперь в кофейне, из которой мы,
как и пристало временно счастливым,
беззвучным были выброшены взрывом
в грядущее, под натиском зимы
бежав на Юг, я пальцами черчу
твое лицо на мраморе для бедных;
поодаль нимфы прыгают, на бедрах
задрав парчу.
Что, боги, - если бурое пятно
в окне символизирует вас, боги, -
стремились вы нам высказать в итоге?
Грядущее настало, и оно
переносимо; падает предмет,
скрипач выходит, музыка не длится,
и море все морщинистей, и лица.
А ветра нет.
Когда-нибудь оно, а не - увы -
мы, захлестнет решетку променада
и двинется под возгласы "не надо",
вздымая гребни выше головы,
туда, где ты пила свое вино,
спала в саду, просушивала блузку,
- круша столы, грядущему моллюску
готовя дно.
январь 1971, Ялта
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
