- Спорим, не убежишь, - Пашка на соседней кровати завозился и повернулся к Натке лицом.
В старшей группе детского сада их было только восемь, которых родители оставляли на "круглосуточный", а домой забирали по субботам. Воспитатели менялись, а эти семеро были с Наткой постоянно. Они, конечно, завидовали тем, кто уходил домой каждый день, но была особенная щемящая прелесть в темных зимних вечерах, когда им разрешали погулять подольше, а потом нянечки помогали снять мокрую от снега, отяжелевшую одежду, развешивали её, а их заворачивали в колючие одеяла и поили горячим чаем с травами перед ужином, чтоб не простудились.
Но сейчас был май. Светлое небо мешало уснуть. Мама рассказывала Натке про полярный день, про белые ночи, о том, что на юге ночи всегда черные, обещала летом съездить с ней в Одессу к настоящему морю и сияющим звездам. Натка скучала по маме. Когда та приходила забирать ее из садика, Натка мчалась к ней, раскинув руки, с ходу зарывалась, крепко обхватывая, и вдыхала мамин запах, такой невозможно родной.
Сегодня была пятница, и Натка решила уйти домой. Расчет был простой - если завтра придти в садик утром, пусть даже очень рано, то день все равно окажется коротким, а потом будет вечер и целое воскресенье с мамой. И она будет гулять во дворе, и обязательно разобьет коленку или локоть, и мама будет мазать йодом и тихонько дуть на ссадину, и ворчать:
- Ну что ты за девочка, хуже мальчишек. Ты посмотри, у соседей двое парней, коленки белые, чистенькие, а у тебя заживать не успевают...
Натка слушала, морщилась от щипучего йода, но знала, что мама совсем не сердится, понимает, вон даже бантики ей не навязывает, хотя есть разноцветные ленточки, но они мешали бы бегать и лазать.
- Спишь?
Пашка боялся уснуть и не увидеть, как она будет убегать. Натка зажмурилась.
Когда раздались шаги воспитательницы, Пашка уже ровно дышал. Сегодня дежурила Антонина Петровна, она не будет заходить в спальню, подтыкать одела, просто посмотрит и закроет дверь. Ната была немного обижена на Антонину Петровну. Та со словами "пока не выпьешь молоко, никуда не пойдешь" увела всю группу гулять после полдника. Воспитательница не могла поверить, что от пенок может тошнить, и Натка просидела одна в столовой часа два, даже поплакала немножко, пока не пришла кухонная нянечка и не забрала злосчастный стакан.
Ну вот, теперь пора. Девочка тихо оделась, вышла на улицу. До дома было недалеко, она прекрасно знала дорогу - от калитки направо, потом перейти улицу, спуститься к речке, а там за мостом уже и дом видно. Ночной город немного пугал. Он был знакомым, но как будто переодетым. Сирень пахла сильней, чем днем, машин не было совсем. Натка знала, что в сирени живут большие блестящие жуки. Один такой, засушенный, лежал в кармане. Она засунула туда руку, нащупала гладкую спинку и опять подумала, какая сообразительная у нее мама - она пришивала ей большие карманы ко всем платьям. Другие девочки ходили с сумочками и вечно их теряли, потом долго разыскивали, а у нее - вот, все нужные вещи всегда под рукой.
Река шумела громче, чем днем, что-то в ней плескалось, и пришлось немножко побежать, потому что стало страшно, но не слишком, а так, чуть-чуть. А потом стал виден дом, и можно было уже ничего не бояться.
До звонка Натка не доставала, поэтому подпрыгнула, вытянулась и стукнула по нему ладошкой. Один звонок - к соседям. Она собиралась прыгнуть еще раз, даже присела, но тут дверь открылась.
- А, это ты. Что поздно так ходишь? - соседка, не ожидая ответа, ушла к себе в комнату.
Натка двинулась по коридору к щелочке света, представляя, как она вбежит сейчас, как уткнется, уже были слышны голоса мамы и папы. Но перед дверью остановилась. Голоса были странные. Потянула за ручку, приоткрылась щель. Родители стояли посреди комнаты.
- ... где спрятала, давай сюда, я сказал. А то уйду сейчас совсем.
"Опять пьяный", - поняла Натка, - "денег требует".
- Да иди, твои дружки заждались. Завтра дочку из садика брать, ты бы хоть о ней подумал.
- Дочку не трожь. Сам ее заберу.
-Да, заберешь. Ты там хоть раз был, хоть знаешь, где этот садик?
- Давай сюда. Быстро давай.
Папа повел рукой, почти не замахивался, задел маму, та упала, так неловко, на спину.
Натка прикрыла дверь, постояла, потом пошла в кухонный коридорчик, села там на пол, прижавшись спиной к стене. Она дрожала и удивлялась, что так резко и сильно похолодало, как будто зима пришла. "Они меня не ждали, я им не нужна" - эта мысль, придя в голову, никак не желала уходить, наоборот, разрасталась, вытесняя все остальные, располагалась удобно и надолго.
Голоса давно стихли, кто-то протопал по коридору, Натку за поворотом не заметили.
А потом она услышала звонок. Один и второй. Подумала: "Это к нам", встала и пошла к двери. На пороге стояла Антонина Петровна. Увидев Натку, она хотела что-то сказать, даже открыла рот, но передумала, взяла ее за руку и вывела из квартиры.
Дорога в садик оказалась короче, и речка шумела совсем не страшно. В спальне было тихо, только Пашка сопел и во сне шмыгал носом. "Опять простудился", - поставила диагноз Натка. Антонина Петровна погладила ее по голове, от руки пахло мылом, подоткнула одеяло и вышла.
Утро было солнечным, в клетке дурным голосом орал попугай, за окном в кустах чирикали воробьи.
- Ну что, испугалась? Или проспала? - Пашка говорил хриплым шепотом, он все-таки умел хранить секреты. Присмотрелся внимательно и уже совсем тихо спросил:
- Ты ревела?
Натка вздохнула, сама удивилась, как тяжело и по-взрослому у нее это получилось.
- Неа, сон плохой приснился.
И пошла умываться.
Начиналась суббота.
На фоне Афонского монастыря
потягивать кофе на жаркой веранде,
и не вопреки, и не благодаря,
и не по капризу и не по команде,
а так, заговаривая, говоря.
Куда повело... Не следить за собой.
Куда повело... Не подыскивать повод.
И тычется тучное (шмель или овод?),
украшено национальной резьбой,
создание и вылетает на холод.
Естественной лени живое тепло.
Истрёпанный номер журнала на пляже
Ты знаешь, что это такое. Число
ушедших на холод растёт, на чело
кладя отпечаток любви и пропажи,
и только они, и ещё кофейку.
И море, смотри, ни единой медузы.
За длинные ноги и чистые узы!
Нам каяться не в чем, отдай дураку
журнал, на кавказском базаре арбузы,
и те, по сравнению с ним на разрез —
белее крыла голодающей чайки.
Бессмысленна речь моя в противовес
глубоким речам записного всезнайки,
с Олимпа спорхнул он, я с дерева слез.
Я видел, укрывшись ветвями, тебя,
я слышал их шёпот и пение в кроне.
И долго молчал, погружённый в себя,
нам хватит борозд на господней ладони,
язык отпуская да сердце скрепя.
1988
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
