чужие письма
мне их постоянно пишут
я зачем-то отвечаю
все тише как колокольчик потерявшийся в поле
на нашем поле школьный аэродром
в него все время пробуют попасть
не помню бывают ли красные колокольчики
может быть он хотел быть маком
смешно но если попадут не останется ничего кроме поля
все-таки на закате он кажется красным
даже когда облетел
Алене
твой звонок в тишину
нельзя отвечать
ты услышишь
просто она станет еще прозрачнее
еще плотнее
дорастет до луны
как война
из которой мы состоим
мы дорастем вместе с ней
до звездного неба
до луны
и посмотрим вниз
и не погаснем
как звезды
Последняя уборка
не дай бог
найти на антресолях крылья
еще запакованные
Шаги
сколько в этом городе осталось моих шагов
возвращаюсь собираю
выдают под расписку и вычеркивают из памяти
теперь в ней другие
Он
Ответьте. Что-нибудь.
И оброненным словом
Возможно повернуть
У пропасти слепого.
Он выйдет наугад,
На память и на ощупь.
Он заслужил свой ад.
Хотя молчанье проще.
Он тот, кто «подтолкни»
Прочел еще у Ницше.
Он бы кричал «распни!»
Не громче и не тише
Других в другой судьбе,
Сложись бы все иначе…
Он плачет по себе.
И по тебе он плачет.
«Убей»
Помолчи о своей любви…
К. Симонов
И когда он кричит: «Убей!»,
И когда отправляется в ад –
Это будет не суд людей.
И неважно, что говорят.
Он сойдет в Дантов круг за всех,
Несошедшие не простят.
Это грех? – безусловно грех
Для родившихся ангелят.
Нерожденные промолчат,
Сослагательное не в счет.
Только слишком похож на ад
Мир, который в раю взойдет.
Я хотела бы в этом жить –
Кочегаром или углем
И звезду на груди носить
Не с шести, так с пятилучом?
Жизнь раба – так и эдак жизнь,
И единственный – солнца свет.
Ты по-русски мне так скажи…
Ну, не мне, а тем, кого нет.
Мы ведь все за покойный мир,
Чтоб, назад отмотав полста,
Спать без грома и без мортир.
Но кому-то придется встать
И вернуть сорок пятый год,
И пуховую снам постель,
И стереть этот жаркий пот,
Это сонное «неужель?»
Еще далёко мне до патриарха,
Еще не время, заявляясь в гости,
Пугать подростков выморочным басом:
"Давно ль я на руках тебя носил!"
Но в целом траектория движенья,
Берущего начало у дверей
Роддома имени Грауэрмана,
Сквозь анфиладу прочих помещений,
Которые впотьмах я проходил,
Нашаривая тайный выключатель,
Чтоб светом озарить свое хозяйство,
Становится ясна.
Вот мое детство
Размахивает музыкальной папкой,
В пинг-понг играет отрочество, юность
Витийствует, а молодость моя,
Любимая, как детство, потеряла
Счет легким километрам дивных странствий.
Вот годы, прожитые в четырех
Стенах московского алкоголизма.
Сидели, пили, пели хоровую -
Река, разлука, мать-сыра земля.
Но ты зеваешь: "Мол, у этой песни
Припев какой-то скучный..." - Почему?
Совсем не скучный, он традиционный.
Вдоль вереницы зданий станционных
С дурашливым щенком на поводке
Под зонтиком в пальто демисезонных
Мы вышли наконец к Москва-реке.
Вот здесь и поживем. Совсем пустая
Профессорская дача в шесть окон.
Крапивница, капризно приседая,
Пропархивает наискось балкон.
А завтра из ведра возле колодца
Уже оцепенелая вода
Обрушится к ногам и обернется
Цилиндром изумительного льда.
А послезавтра изгородь, дрова,
Террасу заштрихует дождик частый.
Под старым рукомойником трава
Заляпана зубною пастой.
Нет-нет, да и проглянет синева,
И песня не кончается.
В пpипеве
Мы движемся к суровой переправе.
Смеркается. Сквозит, как на плацу.
Взмывают чайки с оголенной суши.
Живая речь уходит в хрипотцу
Грамзаписи. Щенок развесил уши -
His master’s voice.
Беда не велика.
Поговорим, покурим, выпьем чаю.
Пора ложиться. Мне, наверняка,
Опять приснится хмурая, большая,
Наверное, великая река.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.