Смутные контуры в скомканном сне,
Словно доносится что-то извне,
Как пели двое в промозгшем лесу:
Хитрый койот и ворчливый барсук:
«Белый, пушистый, как кролика мех,
Выпади снег, принеси нам успех!»
Только подводит опять календарь:
Темный ноябрь, да бесснежный январь.
Бродит койот по волшебной горе,
Дремлет барсук в старой тесной норе.
Звуки затихли за чахлым леском –
Так и не спелись койот с барсуком.
***
КОЙОТ И ВЕТЕР
Как койот в ту ночь танцевал с звездой
И кружил за ней, будто бурый хвост,
А на землю вниз шёл за роем рой
Белых звонких пчел из небесных гнезд.
Ветер завывал над белесой мглой
От остывших скал до замерзших вод.
И под утро был беспощадный бой:
Бурю догонял и душил койот.
Ветер сдался, стих, и пришел рассвет,
И от битвы той не найдешь следа.
Отряхнулся мир, сбросил снежный плед,
Но исчезла ночь и ушла звезда.
Мчит за горизонт далью голубой
Стайка серых туч – поредевших кляч.
Ни души вокруг: над сырой травой
Только ветра вздох да койота плач.
***
ВОСПОМИНАНИЕ
Сам себе я теперь не рад,
Где мне мыслям найти роздых?
Помнишь те времена, брат,
Как росли на березе звезды?
И зарыт был топор войны,
Дым струился над тихим селеньем,
И просили прощенья мы
У летящей души оленя.
И казалось, что так века
Жизнь как сказка идти будет.
Было так до тех пор, пока
Не забыли себя люди.
***
КРОЛИК, ПОЙМАВШИЙ СОЛНЦЕ
В небо башкою… и сыпятся искры из глаз,
Звонкие, словно червонцы.
Я не Икар, не Гагарин и даже не Фантомас,
Я – кролик, поймавший солнце!
В синюю бездну несет меня огненный кит,
Без норки уютной и страшно и зябко.
Но невод сжимаю, безбашный имея вид,
Что краб твой клешнёю, своею лапкой.
Ведь я травоядный, какой из меня рыбак?
Зачем ставил невод, зачем я прельстился ловом?
В сердце смятенье, и в мыслях такой кавардак –
Не прокричать и не высказать словом.
Пусть же поёт меня миру каждый пиит,
Чтоб боль сделать былью, а быль обернуть былиной.
Вглядись, как по чистому полю скользит
Тень от ушей, как от крыльев орлиных.
Когда мне будет восемьдесят лет,
то есть когда я не смогу подняться
без посторонней помощи с того
сооруженья наподобье стула,
а говоря иначе, туалет
когда в моем сознанье превратится
в мучительное место для прогулок
вдвоем с сиделкой, внуком или с тем,
кто забредет случайно, спутав номер
квартиры, ибо восемьдесят лет —
приличный срок, чтоб медленно, как мухи,
твои друзья былые передохли,
тем более что смерть — не только факт
простой биологической кончины,
так вот, когда, угрюмый и больной,
с отвисшей нижнею губой
(да, непременно нижней и отвисшей),
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы
(хоть обработка этого устройства
приема информации в моем
опять же в этом тягостном устройстве
всегда ассоциировалась с
махательным движеньем дровосека),
я так смогу на циферблат часов,
густеющих под наведенным взглядом,
смотреть, что каждый зреющий щелчок
в старательном и твердом механизме
корпускулярных, чистых шестеренок
способен будет в углубленьях меж
старательно покусывающих
травинку бледной временной оси
зубцов и зубчиков
предполагать наличье,
о, сколь угодно длинного пути
в пространстве между двух отвесных пиков
по наугад провисшему шпагату
для акробата или для канате..
канатопроходимца с длинной палкой,
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы,
вот уж тогда смогу я, дребезжа
безвольной чайной ложечкой в стакане,
как будто иллюстрируя процесс
рождения галактик или же
развития по некоей спирали,
хотя она не будет восходить,
но медленно завинчиваться в
темнеющее донышко сосуда
с насильно выдавленным солнышком на нем,
если, конечно, к этим временам
не осенят стеклянного сеченья
блаженным знаком качества, тогда
займусь я самым пошлым и почетным
занятием, и медленная дробь
в сознании моем зашевелится
(так в школе мы старательно сливали
нагревшуюся жидкость из сосуда
и вычисляли коэффициент,
и действие вершилось на глазах,
полезность и тепло отождествлялись).
И, проведя неровную черту,
я ужаснусь той пыли на предметах
в числителе, когда душевный пыл
так широко и длинно растечется,
заполнив основанье отношенья
последнего к тому, что быть должно
и по другим соображеньям первым.
2
Итак, я буду думать о весах,
то задирая голову, как мальчик,
пустивший змея, то взирая вниз,
облокотись на край, как на карниз,
вернее, эта чаша, что внизу,
и будет, в общем, старческим балконом,
где буду я не то чтоб заключенным,
но все-таки как в стойло заключен,
и как она, вернее, о, как он
прямолинейно, с небольшим наклоном,
растущим сообразно приближенью
громадного и злого коромысла,
как будто к смыслу этого движенья,
к отвесной линии, опять же для того (!)
и предусмотренной,'чтобы весы не лгали,
а говоря по-нашему, чтоб чаша
и пролетала без задержки вверх,
так он и будет, как какой-то перст,
взлетать все выше, выше
до тех пор,
пока совсем внизу не очутится
и превратится в полюс или как
в знак противоположного заряда
все то, что где-то и могло случиться,
но для чего уже совсем не надо
подкладывать ни жару, ни души,
ни дергать змея за пустую нитку,
поскольку нитка совпадет с отвесом,
как мы договорились, и, конечно,
все это будет называться смертью…
3
Но прежде чем…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
