Если бы я была полицейским,
то каким бы я была полицейским?
Злым и корыстным
или смелым и честным?
А, может быть, тихим, обыкновенным,
казенным, эдаким, автоматом?
У меня был один знакомый полицейский.
Славный мужик и глубоко несчастный.
На пенсию он ушел рано,
потому что жена у него умерла.
Молодая.
На руках остался сын, инвалид.
Квартира у них была в бельэтаже.
И ещё у них садик был
где-то - за городом: сотки две
с халабудой для ненужного и нужного хлама.
Хорошо там росли только сливы.
Он мастырил из них вино.
В больших зеленоватых бутылях.
На горлышки надевал резиновые перчатки
и перчатки смешно раздувались,
когда слива начинала бродить.
Вечерами он подолгу стоял на балконе,
облокотясь на перила,курил и пил.
Потягивал своё вино или пиво, курил.
Перекидывался словом с проходящими мимо.
Знал всех во дворе и все его знали.
У него было древнее скандинавское имя.
Красивое.
Он учил меня водить машину. Говорил:
я езжу по городу без тормозов, надо по городу ездить так,
чтобы не тормозить,
у тебя должно быть четыре глаза: два - вперёд, назад, два -в бока.
Я не торможу, я сморю четырьмя.
Но, когда я вижу велосипедиста, я - стою!
Я - смеялась. Он - улыбался. Губами.
Да.. он учил меня..
А потом какая -то полячка, католичка, разбила ему сердце,
И он умер.
Сердце у него разорвалось.
Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить, что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
