заглянула в окно старого дома
я там давным-давно мертва
лежу на кровати а пластинка крутится заедая на одном и том же слове
и некому сдвинуть иголку но это никому не мешает
подумала хорошо что его снесли после землетрясения
ничто так не выводит из себя как заедающая пластинка
Окно
где бы я ни жила всегда напротив светится окно по ночам
никак невозможно разглядеть лица
полагаю оно одно и то же
Тропинка
так низко опустилась луна
словно предлагала давай другого раза не будет
и надо было всего добраться до горизонта
уже не помню почему ничего не получилось
может быть потому что холмы закончились и началось море
В шахматном порядке
снег снег снег
деревья кусты деревья
сейчас меня занесет и станет одним шиповником больше
Дыра
Предположим, стихи – трамвай
И билет на трамвай в придачу.
Написал ты ему: «Катай!» –
И повез он тебя на дачу.
Ах, не дача. Элизий. Сад.
Золотятся на солнце кущи…
И никто тут не виноват,
Что билет попал невезучий.
Не услышал водитель «тпру!»,
Проскочил остановку махом
И в небесную жмет дыру,
Даже снег потемнел от страха.
Впрочем, лето, за снег прости,
Это искры в глаза попали.
Тают звездочки позади,
Прямо – небо из черной стали.
Вот такие тебе луга
И такие на них овечки.
Напиши ему: «На фига?
Покурить сейчас на крылечке…»
Но дыра это вход куда?
В катакомбы, ясное дело.
Нитка. Божия борода
В чреве пропасти пробелела.
Тишина
Оборвется разговор,
Растворится собеседник,
Словно облачко во двор
Пыльный вытряхнул передник.
Только семечки из рук
Воробьями в небо взмоют,
Зачирикают испуг
Оказаться с пустотою.
И напрасно голосят,
Пустота всегда болтлива,
Глушит пение цикад
И дышать мешает сливой.
Здравствуй, здравствуй, тишина!
Обратиться как, не знаю,
Но великая она
Все живое наполняет.
Все на свете перед ней
Вспоминает назначенье
Быть не гомоном вещей –
Быть бессмертным откровеньем.
Снег
Ночь как белая корова.
Молоко не донесла,
Помычала бестолково
И на улицу легла.
Рождество, огни погасли,
И не верит человек.
Лишь ведет корову к яслям
И протаптывает снег.
Сердце жило, сердце билось.
Он ложится на кровать.
Для чего все это было,
Он не может рассказать.
От соли и снега
Выпутавшись из объятий
Предложений и проклятий
И других ветвистых слов,
Дух мой ясен и готов,
Словно в первый день творенья,
Начинать стихотворенье,
Где-то бросив человека
В груде жизненных обломков.
Крылья белые от снега,
И от соли, и от неба.
Кто из них, гадая, не был,
Человек лежит в сторонке.
Статуя
Да, бледной статуи покой,
Пленивший в мраморе движенье,
Я тут беседую с тобой
И сочиняю продолженье.
То, что Гомер не дописал,
А древнегреческие боги
Давно сошли с верховных скал,
Пока ты взгляд бросала строгий
В потемки следующей ночи,
Слепой и страшный, между прочим.
Цветок
Начинается долгая тьма,
Мы опять выпадаем из данности.
Эта ночь, эта вечность сама
Без налета тепла и гуманности
Распустилась медовым цветком –
Одурманены пчелы и осы,
Каждый я со своим кузовком
Собирает нектар с папиросы.
И горит этот красный глазок
В самом центре бессмертной химеры.
Боже мой, отвернись хоть разок,
Он увянет без крови и серы.
Звезды
Кем-то хорошим поздно быть,
Красной входить строкой.
Небо с большими звездами
Рассыпалось надо мной.
За эту тоску огромную,
Что выпивала взгляд,
Тело мое бескровное
Пусть превратится в сад.
Спустятся птички божии,
Тутовник поклюют,
Да обнесут прохожие
Вечную жизнь мою.
Ромашка
В эту морскую гладь,
В небо в барашках это
Как-то меня приладь
Белым и синим цветом.
Буду я выпадать
Красным, космато-черным,
Как-то меня пригладь
В тысячный раз повторно.
Как-нибудь назови,
Чтобы полдня держалось
На любви и крови,
Не вызывая жалось.
А когда упадет,
Перьями все изгадив,
Сунь мне ромашку в рот
Праздного вида ради.
И как он медлил, то мужи те,
по милости к нему Господней,
взяли за руку его, и жену его, и двух
дочерей его, и вывели его,
и поставили его вне города.
Бытие, 19, 16
Это вопли Содома. Сегодня они слышны
как-то слишком уж близко. С подветренной стороны,
сладковато пованивая, приглушенно воя,
надвигается марево. Через притихший парк
проблеснули стрижи, и тяжелый вороний карк
эхом выбранил солнце, дрожащее, как живое.
Небо просто читается. Пепел и птичья взвесь,
словно буквы, выстраиваются в простую весть,
что пора, брат, пора. Ничего не поделать, надо
убираться. И странник, закутанный в полотно,
что б его ни спросили, вчера повторял одно:
Уходи. Это пламя реальней, чем пламя Ада.
Собирайся. На сборы полдня. Соберешься – в путь.
Сундуки да архивы – фигня. Населенный пункт
предназначен к зачистке. Ты выживешь. Сущий свыше
почему-то доволен. Спасает тебя, дружок.
Ты ли прежде писал, что и сам бы здесь все пожог?
Что ж, прими поздравленья. Услышан. Ты складно пишешь.
Есть одно только пламя, писал ты, и есть одна
неделимая, но умножаемая вина.
Ты хотел разделить ее. Но решено иначе.
Вот тебе к исполненью назначенная судьба:
видеть все, и, жалея, сочувствуя, не судя,
доносить до небес, как неправедники свинячат.
Ни священник, ни врач не поможет – ты будешь впредь
нам писать – ты же зряч, и не можешь того не зреть,
до чего, как тебе до Сириуса, далеко нам.
Даже если не вслух, если скажешь себе: молчи,
даже если случайно задумаешься в ночи, -
все записывается небесным магнитофоном.
Ты б слыхал целиком эту запись: густой скулеж
искалеченных шавок, которым вынь да положь
им положенное положительное положенье.
Ты б взвалил их беду, тяжелейшую из поклаж?
Неуместно, безвестно, напрасно раздавлен - дашь
передышку дыре, обрекаемой на сожженье.
Начинай с тривиального: мой заблеванных алкашей,
изумленному нищему пуговицу пришей, -
а теперь посложнее: смягчай сердца убежденных урок,
исповедуй опущенных, увещевай ментов, -
и сложнейшее: власть. С ненавистных толпе постов
поправляй, что придумает царствующий придурок:
утешай обреченных, жалей палачей и вдов…
А не можешь – проваливай. Знать, еще не готов.
Занимайся своими письменными пустяками.
И глядишь, через годы, возьми да и подфарти
пониманье, прощенье и прочее. Но в пути
лучше не оборачивайся. Превратишься в камень.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Авторизация
Камертон
