«Lyndon Johnson told the nation» (Tom Paxton). 1965. Вольный перевод.
Президент мне написал,
Что счастливый час настал.
Надевай скорее камуфляж.
Для тебя здесь нет работы –
Отправляйся, друг, в пехоту.
Во Вьетнаме ты получишь стаж.
Президент сказал в эфире,
Что конфликт не станет шире.
Угодить старается он нам.
Не война то, а войнушка:
Шлём полки, за пушкой пушка.
От вьетнамцев мы спасём Вьетнам!
Несмотря на непогоду,
Гу́кам мы несём свободу,
Но неблагодарные они.
В джунгли к красным убегают,
Часовых в ночи стреляют.
От разрывов лишь горят огни.
Президент сказал в эфире,
Что конфликт не станет шире.
Угодить старается он нам.
Не война то, а прогулка.
Взрывы раздаются гулко.
От вьетнамцев мы спасём Вьетнам!
Мы летим на вертолётах,
Мы строчим из пулемётов,
Словно рой безумной саранчи.
В чёрной, словно ночь, одежде,
Много партизан – как прежде.
Падаем, ракету получив.
Президент сказал в эфире,
Что конфликт не станет шире.
Граждане, не нужно лишних драм.
Не война – одно названье,
Значит – прояви старанье –
Без вьетнамцев будет пусть Вьетнам!
Что же, в рисовом я поле,
За Биг Дэдди беспокоен –
Знаю, любит всех нас президент,
За семь тысяч миль отсюда.
К нам летят полки. Покуда
Прибавляет кто-то к центу цент.
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров...
Нет на Москву и ночью угомону,
Когда покой бежит из-под копыт...
Ты скажешь - где-то там на полигоне
Два клоуна засели - Бим и Бом,
И в ход пошли гребенки, молоточки,
То слышится гармоника губная,
То детское молочное пьянино:
- До-ре-ми-фа
И соль-фа-ми-ре-до.
Бывало, я, как помоложе, выйду
В проклеенном резиновом пальто
В широкую разлапицу бульваров,
Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,
Где арестованный медведь гуляет -
Самой природы вечный меньшевик.
И пахло до отказу лавровишней...
Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен...
Я подтяну бутылочную гирьку
Кухонных крупно скачущих часов.
Уж до чего шероховато время,
А все-таки люблю за хвост его ловить,
Ведь в беге собственном оно не виновато
Да, кажется, чуть-чуть жуликовато...
Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!
Не хныкать -
Для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги,
Чтоб я теперь их предал?
Мы умрем как пехотинцы,
Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.
Есть у нас паутинка шотландского старого пледа.
Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.
Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,
Выпьем до дна...
Из густо отработавших кино,
Убитые, как после хлороформа,
Выходят толпы - до чего они венозны,
И до чего им нужен кислород...
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, -
Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, -
Ручаюсь вам - себе свернете шею!
Я говорю с эпохою, но разве
Душа у ней пеньковая и разве
Она у нас постыдно прижилась,
Как сморщенный зверек в тибетском храме:
Почешется и в цинковую ванну.
- Изобрази еще нам, Марь Иванна.
Пусть это оскорбительно - поймите:
Есть блуд труда и он у нас в крови.
Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом,
К Рембрандту входит в гости Рафаэль.
Он с Моцартом в Москве души не чает -
За карий глаз, за воробьиный хмель.
И словно пневматическую почту
Иль студенец медузы черноморской
Передают с квартиры на квартиру
Конвейером воздушным сквозняки,
Как майские студенты-шелапуты.
Май - 4 июня 1931
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
