*
к сентябрю за окном вырос дом
по привычке смотрю на холмы у горизонта
собственно дом явление временное
*
после безоглядно транжирившей червонцы осени
всегда падение на самое дно серого неба
откуда прекрасно видны серые утки рисующие круги на серой воде озера
*
когда Бог создаст человека наконец-то наступит воскресенье
что же мы тогда будем делать
неужели опять динозавров
*
я и Бог – это уже вселенское одиночество
*
человечество упорно создает големов
не могу сказать что это плохо закончится
с точки зрения голема все будет хорошо быстро и небольно
*
религия всегда колодки на ногах Икара
не соревнуйся с Богом человечество
сгоришь
*
наконец-то в моде несовременность
*
из тумана выплыло дерево и протянуло ветку
хотела ее пожать но не нашла рук
*
ночные разговоры отгоняют окружающую тишину
между тем она съела всех собеседников
а я продолжаю ей бросать слова
на которых уже слишком мало мяса
Зеркало
увидела маму в прихожей
а это я
Снег
черные прописи леса
за полдня успеваешь прочитать одно слово «отчаяние»
к закату протянутые ветки выпросили у неба снежинок
теперь это уютное отчаяние
Прекрасная бесполезность
А. К.
разыскивать себя – как ловить время в пруду лягушек
всплеск – и отражение облака в тишине
все конечно зависит от погоды
стихи как отпечатки пальцев
но ты уже поменял руки
где бы ты ни был там тебя уже не поймаешь
в конце концов только время кого-то убьет
кого не жалко
он оступился на краю могилы
В камне
оставить один разбитый город на память
чтобы не переписывали
Побег
Проснуться бы, проснуться бы,
Пусть как-то сам собой
Мой сон в мое отсутствие
Гуляет не со мной.
Сидеть бы где-то в вечности
На берегу реки,
Где боги человечнее,
Ленивей дураки.
Ловить богов за бороды
И спрашивать ответ,
С чего бы жить так здорово
И сна дурного нет?
С дурацким выражением
На розовом лице
Пытать бы объяснения
С проспавшихся в конце.
А рожи всё достойные,
Молочная река…
Эх, времена застойные,
Простите дурака.
Руки замерзают на морозе
Руки замерзают на морозе.
Не кусайся, ветер, я не злая.
Кто-то нас с тобой сегодня бросил,
Ну давай каштаны погоняем.
Научи меня скулить под дверью,
Просто потому, что непогода,
Потому, что вымочила перья
И охрипла черная свобода.
Кто нас встретит, если не вороны?
Всю охапку этих листьев брось им.
Под ногами золото короны,
Замерзают руки, злая осень.
Прото
М. П.
Не хочу я разговора,
Мне не нужен разговор.
Больше черного простора,
Выше белых шапок гор –
То, что дышит, не сияя,
Нет, не любит, но зовет,
То, что знает, что я знаю,
И смотреть в себя дает.
В бездны вечное начало,
Где не жаль ни мне, ни ей –
Где бесстрашья будет мало –
Ни вселенных, ни людей.
И ни слова и ни звука,
Только звезд водоворот.
Что ей вера, что наука?
Всё – полет, полет, полет!
* * *
Если звезды – это слезы,
Покатившиеся в небо…
Как сказал однажды ребе,
Слишком плохо быть серьезным.
Он и сам из смеси местной,
Прятал смех куда-то в пейсы.
Звезды – это эдельвейсы
Над зигующей Одессой.
Перчатка
Что бы только постояльцы:
Побыл, вышел и – пока!
Мы перчаточные пальцы,
Где же, собственно, рука?
Чье желанье исполняет
Выводитель этих строк?
Пустота потом такая,
Словно руку вынул Бог.
Ах, душа! Ах, оболочка! –
Всё повесишь на крючки.
Тут пора поставить точку.
И ни пальцев, ни руки.
Цыгане
Цыгане вороны кричат у окна,
Воруют бессмертную душу.
Но вечность бродяжьей душе не нужна,
Как крест неподъемный не нужен.
Их черное «кар» на свободу летит,
Огромными крыльями машет.
И кажется, нет ничего впереди –
И к лучшему, кажется даже.
Несись за их криком в морозную даль
На крыльях, капризная штука, –
Там древнего солнца сверкает медаль
И птицы торопят друг друга.
А вечность ревнивая взмах сохранит
И миг в безмятежном покое,
Где белым дыханьем ее не убит
Отпущенный в небо землею.
Тень
Звала тебя, а ты не приходил.
И правда, дух, что мог ты мне ответить,
Блуждающий как тень среди могил?
Но даже среди них играют дети.
Им наплевать, они защищены
Своей игрой, своей особой верой,
Они не слышат этой тишины
И рвут цветы у ног старухи в сером.
Им смерть скучна нечестною игрой,
Ей не подняться после слов «я умер»,
Она в кругу смеющихся изгой
И за столом азартных бледный шулер.
И правда, дух, ты оттого незрим,
Что, глядя на тебя, увял любой бы.
И на краю мы всё еще хотим
И красных роз, и музыки запойной.
Рассвет
Казалось бы, ну что ворона? –
Что нет ее, что есть она.
А это птичья оборона,
Зевнешь – и хлынет тишина
Из всех щелей и закоулков.
Тут крик летит над головой,
И ты выходишь на прогулку,
Слегка примятый, но живой,
В пути обдумывая чудо,
Спасенный, как почти что Рим.
И вечный «кар» гремит повсюду
Над спящим городом моим.
Наташка. опять стописят перлов в одной публикации.. так, как ты, не пишет в принципе никто. и практически каждая строфа- шедевр. как тебе это удается? типо, проснулась, клубок шедевров размотала, и последних кучу прямо в ленту? неэкономная ты))) уже поодиночке баллов набрала б ох..лиарды.
впрочем, о чем это я. Стихи твои волшебны и неподражаемы, спасибо, что вернулась. навеки твоя я.
Ириш)) всё немного наоборот, но все равно жутко приятно
Решетория как раз потому, что здесь не нужно ходить парадом, когда думаешь уже ничего не писать
это из того, что набралось самотеком, ну, оно всегда где-то по капле натекает, может, что-то и выживет, пока черновик
рада тебе очень
Блистательно! Особенно отмечу первую часть, где одно-двух-трёх-стишия. Восторг. Особенно про дом и холмы. Настолько это мне близко)
Большое спасибо!
Спасибо, неожиданно про дом и холмы - мне-то тоже близко), но все время хотела его убрать как несущественный. Теперь оставлю.
ПС песню, конечно, слушала, потому и отзыв не заржавел)
Видите ли, для нашего города это ОЧЕНЬ актуальная тема. Так что прямо философически и в тачку. То есть в тыкву. То бишь в точку)
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
январь 1968, Паланга
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.