свои лучшие дни я провела в воображении
правда, это было в основном ночью
Млечный Путь
О чем поговорить с тобой?
О смысле жизни? Смысле неба?
Ты заскучаешь, Боже мой.
Но есть бутылочка плацебо –
И в ней ни пользы, ни вреда,
Ни смысла тоже, слава богу.
Но открываешь иногда –
И видишь звёздную дорогу.
А где-то в звёздах дремлешь ты,
Презревший опыты и смыслы,
И борода на две версты
Над черепицами повисла.
Вот этот крайний завиток
Похож на гронку винограда…
А если лишним был глоток,
Прикрой – скажи, что так и надо.
Мост над городом
С. П.
Построить над городом мост,
Ходить по мосту босиком.
И чтоб высота – десять вёрст.
И чтоб суета – под мостом.
А рядом плывут облака,
И всей суеты – иногда
Проносится местный Икар
Да прыгает в речку звезда.
А речка о двух берегах,
Гудит на реке пароход.
А там высоко в облаках
Сверкает пятой пешеход.
Рыбаки
Забегают волны в двери,
Чайки в окна залетают.
И приходится поверить,
Что на свете так бывает.
Ты за всеми рыбаками
Вышел в море на рассвете.
И когда взмахнул руками –
Поднялся бескрайний ветер.
– Я вернусь, – кричали птицы, –
За тобою, обещаю.
Море в дверь мою стучится.
Чайка в комнату влетает.
Попутчики
Всё за руку беру его –
Всё сквозь ладонь ладонь проходит.
Воспоминаний вещество
В несуществующей природе.
А мы идём, идём, идём
Сто раз исхоженным путём
И день за днём, и ночь за ночью…
Но может быть, наоборот,
Воспоминание, как строчку,
Меня по памяти ведёт,
И у обрыва обрывает,
И оставляет на краю –
А я и будущей не знаю,
И прошлую не узнаю.
Незабудка
Я там собирала цветы.
Ты был ещё бледной луной.
Венок из ромашек простых
Украсил цветок голубой.
По полю гулял ветерок,
И не было слышно луне –
Про самый красивый цветок
Нашёптывал на ухо мне.
Ромашки клялись: «Никогда
Его не коснёшься рукой»,
И ветер к губам припадал:
«Останься, останься со мной».
Ты был незабудкой-цветком.
По небу луна проплыла.
Звенел её крик серебром,
Когда я тебя сорвала.
Вечный гой
…и более ни для чего.
Э. Чоран
Чёрный крап на золотом,
Вороны и листья.
Этот парк похож на дом,
Можно поселиться.
Он пустует, он привык
Мстить тоской надежде.
Ты поймёшь его, старик,
В красоте безбрежной –
В общем, в эдакой глуши –
Рождены к познанью:
Листья сбрасывать с души
Станешь вычитаньем,
Дуя пеплом на огонь,
Сея мрак вороний.
Сколько Богу на ладонь
Ни дыши – обронит.
Дом не греет и не ждёт,
Только звёзды светят.
Только ворон запоёт.
Только ветер встретит.
Надежда
Т. В-ской
Войди, останься и забудь
Чужую шкуру за дверями,
Все составляющее суть
В землёй написанной программе.
Вот так-то, бедная душа.
Ты мёрзнешь в заведенье этом!
Давай-ка выпьем не спеша
Что боги подают поэтам.
Повеселее кровь бежит,
Стальною сделалась закалка.
Тут сотворение души
Проходит в лихорадке жаркой.
Так отчего ты не пьяна,
Косишься на пустые двери?
Не забредёт сюда она,
Здесь уступают только вере.
Привидение
Осень в рубище Иова
На ветру похолодела,
Примерявшая обновы
Задрожала вдруг всем телом.
Я б сказала в утешенье…
Я бы что-то ей сказала…
Не она, а привиденье
Предо мной сейчас стояло.
Пустыня внемлет…
Она давно ему не внемлет
И ничему внимать не может,
Так непохожая на землю
Пустыня с выбеленной кожей.
Здесь по ночам гуляет ветер,
Один лишь ветер прилетает,
И больше ничего на свете
Былых следов не оставляет.
Где лебедя ласкала Леда,
Теперь хранит в шкатулке гроба
Свои штандарты и победы
Полубезумная Европа.
И ветер пишет что захочет
Во всё приемлющей тетради
И, улетающий, хохочет
Над голым телом старой бляди.
Лавка
Эта уличная лавка
Не теряет ничего.
Там английская булавка
От кармана моего.
Там шкатулки без замочка
И замочки без ключей.
Выбирай, душа, что хочешь
Из пропавших мелочей!
Где хозяин? В табакерке.
Где табак? Ушёл в дымок.
Молодым захлопнул дверку –
Стариком открыть не смог.
Поп домой идет с поминок
Распевая во всю глотку,
Поп домой идёт с поминок
Легконогою походкой,
Как бывает без ботинок.
Чтоб земля держала цепче.
И орёт он что есть силы
О печалях человечьих,
Чтоб слышнее небу было.
А покойник спит как репка,
Положась на Божью милость.
За него сегодня крепко
Вся деревня помолилась.
В отсутствие Александра Сергеевича
Т. В-кой
Отпусти меня в этот лес,
В этот Богом забытый край,
Он на карте давно исчез.
Я найду, а ты потеряй.
Там в дремучем моём лесу
Век двадцатый в берлоге спит.
Я на цыпочках, на весу…
Посмотреть, как он жив и сыт.
Как полны его закрома
И на много веков вперёд
Он творцам, сошедшим с ума,
Вдрызг отвариться не даёт.
Не сейчас, стало быть, потом,
Но реликтовый выйдет лес…
…А вокруг покати шаром,
И в пустыне скучает бес.
Пароль
В. Шт.
Я приду к Тебе с вопросом,
Не ходить же просто так.
Скажем: «Нету папиросы?»
Папироса – это знак,
Данный дочери и сыну.
Если ангельский дозор
На пароль: «Герцеговина»
Отвечает: «Беломор!» –
Значит, будет всё в порядке.
Пусть не сразу и не здесь.
Но чертям щекочет пятки
Предложение присесть.
У одра
Да, этот треск! Ползёт по швам
Мундир раздувшегося мира –
В нём мёртвый разродится сам.
Ещё неслышно и незримо,
Но то, названья нет чему,
Из разложения и смрада
Выходит, вспарывая тьму,
Плюясь протуберанцем ада,
Ярясь ли новым Михаилом…
И выбора у мёртвых нет.
Кинь розу на его могилу,
Рождённый мир на красный свет.
Тьма
Ветка клюкой
В окна стучит.
Ночью глухой
Потеряла ключи
От закрытых дверей,
Рождественских дней…
Эй, Вальсингам!
Пой веселей!
Гимны чумы,
Завтрашней тьмы –
Кто, как не мы,
Вспомнит о ней!
Вон у окна.
Между гостей.
Всюду она.
Эй, Вальсингам!
Прежде до дна
Пили мы с ней.
Или страшна
Мрака княжна?
Эй, Вальсингам,
Доверху лей!
Больше вина!
Не пронесёт? –
Трезвых она
Тут не найдёт.
Если двоих
Ей не поднять,
Станешь за них
Сам допивать.
Если там смерть
С плачем по нам –
Вместе гореть
С ней, Вальсингам!
Разум бедный
Безумный разум, пена над волной, –
Спроси его, куда несёт он море.
Зачем движенье, если есть покой,
Сон без тревоги, радости и горя?
Быть может, он услышит с высоты,
Ответит просто: «Вредная привычка.
И сигаретой в мире будешь ты,
А я погнал на всех ветрах за спичкой».
Ну да, ну да, высок его полёт…
Но мы о целях мелочно не спорим.
Возможно, море он не подожжёт,
Но пролетит над восхищённым морем.
Оно тогда волнуется, кричит,
И волны поднимаются всё выше.
А он свободный по небу летит
И вместе с морем этим штормом дышит.
Хлопок
тишина на двух ладонях
молчание вселенной когда говорит Бог
и глухонемой пустоты
а это тот звук который ты слышишь мотылёк
пытающийся читать все газеты мира в палате мер и весов
Война и мир
*
мир занят войной
война занята миром
они созданы друг для друга
из них родится новый мир и новая война
когда-нибудь кто-нибудь займётся человеком
и он родит что-то другое
но не сегодня
сегодня как раз война
*
видишь ангела на костылях?
лучше бы добили
веру держат крылья
*
начинаю волноваться на рассвете
хватит ли у солнца сил сегодня взобраться на гору
*
пока утро умывалось в озере
я забыла что идёт война
птицы закричали уходи-уходи ты не отсюда
Фантастика
А. К.
юный друг
я наконец-то живу в будущем
том о котором ты сейчас читаешь книжки
читай побольше здесь о нём уже не пишут
так-то у нас всё есть
большие запасы прошлого
продержимся
Импрессионизм
Как будто в церкви пела тишина,
Умылась светом улица нагая.
А это вёдра полные луна
Расплёскивала, рядом проплывая.
И лунный след, и лёгкость шардоне
(И перспективы утренней размытость) –
Все проходило кисточкой Моне
По лодочкам разгромленного быта.
И в общем-то, заглядывать к чему
За край того, что проплывёт по ночи:
Мерцанье лилий, берега в дыму
И вечность, впечатления короче?
Потом, когда умолкнет тишина,
Покроется воронами картина,
Оставь немного музыки, война,
Для ласточки, поющей на руинах.
Соломон
Кто-то мудрый, кто-то старый,
Как почти что Соломон,
Говорил: «Держи гитару,
Всё придёт и выйдет вон».
Как цыгану не поверить,
Захотел бы – не соврал.
Всё прошло, по крайней мере.
Но её не удержал –
Годы, время, отголоски
Той гражданской – на руке
Помню белую полоску
И полоску на щеке.
Это шрамы Самарканда,
Или музыка войны.
Вяца маре, вита гранде,
Две гитарные струны –
Отзвенели, отыграли,
Да из внуков только я,
Без гитары и без шали.
И война. Кругом. Моя.
Кубок
Мы были знакомы, когда же? Не помню.
Луны ускользает холодный обмылок,
Лучом задевая уснувшие кровли,
Хоть сон их бескраен и время застыло.
Там всё уже было, там всё ещё будет,
А нас прикололи иглой на картину,
И мы бы бежали, но бледные люди
Сплели наши крылья огнём воедино.
Прилипла рубаха горящая к коже.
Прощайте, мой друг, еретик и задира!
Ни этот святоша, ни этот безбожник
Ни пили из кубка грядущего мира.
Мы встретимся. Где-нибудь. Спинами свяжет
Одно из укрытых в утробе столетий.
Я вижу костёр, освещающий даже
Улыбку, которую им не заметить.
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,-
Гласит летописца сказанье,-
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар я жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
"Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестись на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!
Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
"Покажи, чем живешь!"
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды,
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамом
Та церковь была -
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту,-
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь -
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
"Лепота!" - молвил царь.
И ответили все: "Лепота!"
И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки:
"Государево слово и дело!"-
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
1938
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
