Я - ненавижу. Но, что я могу?
Я - меньше, чем ничто. Я - нолик озверелый.
О, если б ненависть мою согнуть в дугу
и злобою стянуть, и гнева стрелы
стыдом и горечью, как ядом напитать
Прости мне Господи, с каким же наслажденьем
я стала бы стрелять.
..
Я - лишь поэт: смешна моя стрела
в сравнении с чёрным вороном ствола.
***
Я - народилась, значит, я - народ.
И хватит затыкать мне рот
кнутом и пряником, газетной ахинеей
марксистской, русскою и прочею идеей,
и именем моим пускать меня в расход.
Да, вы, безумные правители мои, -
кость от моей кости, кровь от моей крови.
И каждый раз, вступая с вами в бой,
я знаю, что сражаюсь сам с собой.
Так неужели зло вовек сильней
добра, любви и совести моей?
Но, если так, пусть будет проклят час,
когда я в этой стае родилась.
Я поменяю имя и страну,
я душу изменю своею волей,
я позабуду род свой, дом, и поле,
взрастившее меня я..
И вот тогда - меня - не станет.
Чего же я хочу? Клочок земли,
чтоб вырастить на нём плодовый сад
и все его плоды раздать друзьям.
и умереть, и народиться вновь,
и воротиться на круги своя.
***
Не покидай меня, поэзия моя.
Ни в суете пустой, ни в тягостях недуга.
Так не покину я -
тебя, моя земля,
как ни была б темна
и ночь твоя,
и вьюга,
как ни была б сильна..
Я - пыль твоих дорог -
просёлочных,
я - звон колоколов -
твоих -
погибших.
Я твой тайный бог -
единственный, быть может,
к тебе любовь - хранящий.
Здесь жил Швейгольц, зарезавший свою
любовницу – из чистой показухи.
Он произнес: «Теперь она в Раю».
Тогда о нем курсировали слухи,
что сам он находился на краю
безумия. Вранье! Я восстаю.
Он был позер и даже для старухи -
мамаши – я был вхож в его семью -
не делал исключения.
Она
скитается теперь по адвокатам,
в худом пальто, в платке из полотна.
А те за дверью проклинают матом
ее акцент и что она бедна.
Несчастная, она его одна
на свете не считает виноватым.
Она бредет к троллейбусу. Со дна
сознания всплывает мальчик, ласки
стыдившийся, любивший молоко,
болевший, перечитывавший сказки...
И все, помимо этого, мелко!
Сойти б сейчас... Но ехать далеко.
Троллейбус полн. Смеющиеся маски.
Грузин кричит над ухом «Сулико».
И только смерть одна ее спасет
от горя, нищеты и остального.
Настанет май, май тыща девятьсот
сего от Р. Х., шестьдесят седьмого.
Фигура в белом «рак» произнесет.
Она ее за ангела, с высот
сошедшего, сочтет или земного.
И отлетит от пересохших сот
пчела, ее столь жалившая.
Дни
пойдут, как бы не ведая о раке.
Взирая на больничные огни,
мы как-то и не думаем о мраке.
Естественная смерть ее сродни
окажется насильственной: они -
дни – движутся. И сын ее в бараке
считает их, Господь его храни.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
