Знаешь, с каждым моим сообщением тебе в телеграм
я посылаю ангела, выжившего в пожаре при Нотр-Дам.
Он даже летит, как значок телеграма —
согнутый пополам,
лицом ко мне, а крылом — к тебе,
маленький бумажный самолётик в туманном небе.
И когда внизу невозможно от запаха гари стоять на ногах и дышать,
я начинаю вверх по ступеням бежать.
Достигая предпоследнего этажа,
на ступенях которого вездесущая сажа,
кидаю быстрый взгляд за окно — ах ты, боже мой, снег —
укрывает ряд скоростных телег,
тянется вдоль тротуара цепочка прямоугольных сугробов,
как цепочка пластиковых белых гробов
в ночь на Новый год при Пер-Лашез.
Да, мракобес, такой подарок небес.
Неопознанные, согнутые пополам тела.
Я бы так умереть не смогла.
Сколько раз я не так умирала,
для одного — много, для двоих — мало.
Но усилие — и этаж последний.
Здесь ещё не ад, но уже ледник.
И, как ни странно, на снегу, укрывающем домовины,
почерневшие ангелы справляют наши с тобой именины.
А я пишу на простом бумажном конверте —
Libera me, Domine,
освободи меня от вечной через него смерти.
Олег Поддобрый. У него отец
был тренером по фехтованью. Твердо
он знал все это: выпады, укол.
Он не был пожирателем сердец.
Но, как это бывает в мире спорта,
он из офсайда забивал свой гол.
Офсайд был ночью. Мать была больна,
и младший брат вопил из колыбели.
Олег вооружился топором.
Вошел отец, и началась война.
Но вовремя соседи подоспели
и сына одолели вчетвером.
Я помню его руки и лицо,
потом – рапиру с ручкой деревянной:
мы фехтовали в кухне иногда.
Он раздобыл поддельное кольцо,
плескался в нашей коммунальной ванной...
Мы бросили с ним школу, и тогда
он поступил на курсы поваров,
а я фрезеровал на «Арсенале».
Он пек блины в Таврическом саду.
Мы развлекались переноской дров
и продавали елки на вокзале
под Новый Год.
Потом он, на беду,
в компании с какой-то шантрапой
взял магазин и получил три года.
Он жарил свою пайку на костре.
Освободился. Пережил запой.
Работал на строительстве завода.
Был, кажется, женат на медсестре.
Стал рисовать. И будто бы хотел
учиться на художника. Местами
его пейзажи походили на -
на натюрморт. Потом он залетел
за фокусы с больничными листами.
И вот теперь – настала тишина.
Я много лет его не вижу. Сам
сидел в тюрьме, но там его не встретил.
Теперь я на свободе. Но и тут
нигде его не вижу.
По лесам
он где-то бродит и вдыхает ветер.
Ни кухня, ни тюрьма, ни институт
не приняли его, и он исчез.
Как Дед Мороз, успев переодеться.
Надеюсь, что он жив и невредим.
И вот он возбуждает интерес,
как остальные персонажи детства.
Но больше, чем они, невозвратим.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
