Трепалось имя, кочевавшее по спискам,
стоял за радостью, сгорая от стыда.
Мечты топтались у вершины очень близко,
но на вершине не стояли никогда.
Летели пули мимо цели иль навылет,
мне не прощали ни ай кью ни кровь Христа
и статус ротшильда до чёрта опостылел,
но репутация была ещё чиста.
Не по плечу вписаться в список Соломона,
пройдя на перевес со словарями сквозь.
Нет сферы бытия куда бесцеремонно
вломиться можно с демоном в башке. Но врозь,
объятья в драке распахнув, враги обнялись,
до нитки души в ойкумене обобрав,
и Фрейда Зигмунда сухой психоанализ
здесь не ответил бы кто прав, а кто не прав.
Как много сказано молчаньем откровенным,
чтоб было ни о чем, сомкнув уста, кричать.
Не хватит слов молитв ни так ни внутривенно,
чтоб вычерпать из глаз Христа мою печаль.
На небе тучи лить из вёдер сговорились, -
Господь, про то узнав, не стал перечить им.
Там мимо юных кладбищ БРОДят пилигримы
и с Богом говорят, как безъязыкий мим.
В карманах кулаки, - не погадать на счастье,
бессилен звон и блеск серебряных монет.
Мы стали нищими, когда-то в одночасье
и до свободы лишь каких-то сорок лет.
От тихой грусти, на разлив, душа хмелела,
до покаяния, оставив час в горсти,
и сыпался песок меж пальцев еле-еле,
а крест уже стоял на жизненном пути.
Старик с извилистою палкой
И очарованная тишь.
И, где хохочущей русалкой
Над мертвым мамонтом сидишь,
Шумит кора старинной ивы,
Лепечет сказки по-людски,
А девы каменные нивы -
Как сказки каменной доски.
Вас древняя воздвигла треба.
Вы тянетесь от неба и до неба.
Они суровы и жестоки.
Их бусы - грубая резьба.
И сказок камня о Востоке
Не понимают ястреба.
стоит с улыбкою недвижной,
Забытая неведомым отцом,
и на груди ее булыжной
Блестит роса серебрянным сосцом.
Здесь девы срок темноволосой
Орла ночного разбудил,
Ее развеянные косы,
Его молчание удлил!
И снежной вязью вьются горы,
Столетних звуков твердые извивы.
И разговору вод заборы
Утесов, свержу падших в нивы.
Вон дерево кому-то молится
На сумрачной поляне.
И плачется, и волится
словами без названий.
О тополь нежный, тополь черный,
Любимец свежих вечеров!
И этот трепет разговорный
Его качаемых листов
Сюда идет: пиши - пиши,
Златоволосый и немой.
Что надо отроку в тиши
Над серебристою молвой?
Рыдать, что этот Млечный Путь не мой?
"Как много стонет мертвых тысяч
Под покрывалом свежим праха!
И я последний живописец
Земли неслыханного страха.
Я каждый день жду выстрела в себя.
За что? За что? Ведь, всех любя,
Я раньше жил, до этих дней,
В степи ковыльной, меж камней".
Пришел и сел. Рукой задвинул
Лица пылающую книгу.
И месяц плачущему сыну
Дает вечерних звезд ковригу.
"Мне много ль надо? Коврига хлеба
И капля молока,
Да это небо,
Да эти облака!"
Люблю и млечных жен, и этих,
Что не торопятся цвести.
И это я забился в сетях
На сетке Млечного Пути.
Когда краснела кровью Висла
И покраснел от крови Тисс,
Тогда рыдающие числа
Над бледным миром пронеслись.
И синели крылья бабочки,
Точно двух кумирных баб очки.
Серо-белая, она
Здесь стоять осуждена
Как пристанище козявок,
Без гребня и без булавок,
Рукой указав
Любви каменной устав.
Глаза - серые доски -
Грубы и плоски.
И на них мотылек
Крыльями прилег,
Огромный мотылек крылами закрыл
И синее небо мелькающих крыл,
Кружевом точек берег
Вишневой чертой огонек.
И каменной бабе огня многоточие
Давало и разум и очи ей.
Синели очи и вырос разум
Воздушным бродяги указом.
Вспыхнула темною ночью солома?
Камень кумирный, вставай и играй
Игор игрою и грома.
Раньше слепец, сторох овец,
Смело смотри большим мотыльком,
Видящий Млечным Путем.
Ведь пели пули в глыб лоб, без злобы, чтобы
Сбросил оковы гроб мотыльковый, падал в гробы гроб.
Гоп! Гоп! В небо прыгай гроб!
Камень шагай, звезды кружи гопаком.
В небо смотри мотыльком.
Помни пока эти веселые звезды, пламя блистающих звезд,
На голубом сапоге гопака
Шляпкою блещущий гвоздь.
Более радуг в цвета!
Бурного лета в лета!
Дева степей уж не та!
1919
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
