Мне папа обещал купить словарь,
чтобы язык родной не позабыл я.
Как говорил отец: "Все божья тварь
и кони с яйцами и без кобыла".
С тех пор я с русским языком дружу,
чуть что, - в словарь заглядываю смело.
Коням нельзя под хвост совать вожжу,
кобылам без яиц, - другое дело.
Словарный арсенал растёт, как ком,
но слоги до сих пор считаю в столбик.
Меня тесают русским языком
и интеллект речей меняет облик.
Все живы будем, если не помрём
и те граниты, что веками грызли,
я обхвачу пузатым словарём
и в пыль сотру их глубиною мысли.
Порою страшно думать, что один.
Вот тоже слово новое - "порою".
Напротив "Пиво", там где "Магазин"
кричал на дочку дядя: "Блядь, зарою!".
Я не могу забыть смешную Блядь,
найти б её и угостить конфетой.
Куплю лопату, чтобы откопать,
смешную Блядь, когда наступит лето.
Рассказ старика
Будильник по утрам придушит лень
и мозг встаёт, потрёпанный годами.
Сидит всё там же, только набекрень
и пудрится нетрезвыми попами.
Хмель не бежит уже на старого ловца,
а стопку не волнует честь мундира.
На кухне ждёт глазунья в два яйца,
стакан гранёный тёплого кефира.
Мой друг четвероногий прибежал
и лает - "Отвори калитку рая".
А я смотрю, как-будто бы кинжал,
он просит проглотить, не запивая.
Таблетки, как библейский караван.
Очки, как стая птиц на райском древе,
найдут тропу с кровати на диван,
там ждут меня запретный плод и Ева.
Воспоминанья выстроились в ряд,
не помню из какого я колена.
По ком колокола во мне звонят?
И гонят на погост... . Какого хрена?!
Друзья уходят, не пожав руки.
В гробах плывут любовницы и жёны,
а я живу всем смыслам вопреки
и жду звонка от них у телефона.
Есть у меня заветная мечта.
Когда-нибудь случайно в небе встретив,
спросить о том, что виделось с креста,
поднять и выкурить по сигарете.
Рассказ девушки
Курила дурь, жила не в гроб, а всласть,
меня найдя в капусте. С перепуга
папаша не делил с мамашей власть
и не делил бутылку с нами сука.
Я плакать перестала ровно в пять,
а драться "насмерть" научилась в восемь
и заскрипела черёз семь кровать.
Весна прошла и наступила осень.
Туманный, мокрый, рваный силуэт,
в нору забились солнечные зайцы.
А был ли это мальчик да иль нет?
Кудрявый кто-то уходил сквозь пальцы.
Да, мальчик был по имени Никто.
Их до фига пап Карло понаделал.
Он мне сказал (армянский анекдот):
"Какой ты дэвачка, как персик спэлый".
Но счастье тёрлось между нами миг.
Горела дважды красная рябина.
От той зимы её остался крик,
когда злодеи мальчика рубили.
С тех пор стою на трассе я одна.
Одета, как всегда, не по погоде
и из машин открытого окна
мне предлагают счастье на природе.
Рассказ сержанта
Весна ждала команду "Становись!".
Пузатый грязный старый паровозик
приплёлся в срок. "Ну, вот и заебись, -
сказал отец, - в подобных зеков возят".
Ждала присяга и ждала страна,
когда за родину стеною встанем,
чтобы она всегда была пьяна
назло US и прочим глухоманям.
Я командир и звать меня сержант,
рождён командовать солдатом не был
и морды бить не дал мне Бог талант
и делать взгляд орлиным и свирепом.
Сержант наряд на кухню невзлюбил,
казнил мышей и мерзких тараканов.
И не жалел ни дуста ни могил,
пока, чуть было сам в одну ни канул.
По городу учения идут,
стоят "убитые", живых конфузя.
А у "врага" на поле там и тут
лежат "покойники" и чешут пузо.
Тревогу ждал, как утро ждёт восход.
Сюжет достоин был высокой драмы, -
мне ротный обещал, что через рот
он сделает меня счастливой мамой.
Тем дорог золотник , что был он мал.
В конце скажу, но только между нами:
"Я, вот те крест, ни строчки не соврал,
СА видал вот этими глазами".
Рассказ лабуха
Уходит жизнь, уходит безвозвратно,
укол в висок не страшен для морщин.
Лишь песенка со сцены ресторана
закачивает в кровь адреналин!
Когда-то занавес взлетал, как птица
и опускался только на заре.
Давно, ещё при матушке царице
и батюшке, отце родном, царе!
Сидели девушки и, просто, б..ди,
их дамы сторонились, как огня.
А мальчики, украдкой в зубы глядя,
меж столиков гребли, мошной звеня.
Купцы не знали слов браток и сударь,
а обращались вольно - человек.
И горько плакали, зовя паскудой,
не зная слов ни гей ни гомосек.
На сцене песенку в шесть рук лабали
и к ми бемоль тянулись пацаны.
Работали над телом вышибалы
под крик расстроенной седьмой струны.
А много за полночь, когда дымилась
скабрезность, выжигая черепа,
заре без ропота сдалась на милость
от водки мокрая весёлая толпа.
В конце скажу, но только между нами,
что золотник тем дорог, что был мал.
Всё видел я вот этими глазами
и, вот те крест, ни строчки не соврал.
Я пережил и многое, и многих,
И многому изведал цену я;
Теперь влачусь в одних пределах строгих
Известного размера бытия.
Мой горизонт и сумрачен, и близок,
И с каждым днём всё ближе и темней.
Усталых дум моих полёт стал низок,
И мир души безлюдней и бедней.
Не заношусь вперёд мечтою жадной,
Надежды глас замолк, — и на пути,
Протоптанном действительностью хладной,
Уж новых мне следов не провести.
Как ни тяжёл мне был мой век суровый,
Хоть житницы моей запас и мал,
Но ждать ли мне безумно жатвы новой,
Когда уж снег из зимних туч напал?
По бороздам серпом пожатой пашни
Найдёшь ещё, быть может, жизни след;
Во мне найдёшь, быть может, след вчерашний, —
Но ничего уж завтрашнего нет.
Жизнь разочлась со мной; она не в силах
Мне то отдать, что у меня взяла,
И что земля в глухих своих могилах
Безжалостно навеки погребла.
1837
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
