***
Не сон, но высший сан смежает веки.
Под ранний грохот мусорного бака
я вижу — худощавый человекин
(ну как собакин — не совсем собака)
поверх своей замызганной рубахи
втекает в чьё-то белое пальто
и по следам расстриженных монахинь
восходит на подводное плато —
архаика статичного сюжета.
Ересиарх во имени моём,
он уплывает вглубь, обратно в лето,
как будто лето — это водоём,
поросший дивными цветами (что за горе —
из глаз твоих лакать вчерашний ад?),
а за балконом — Ялта, яхта, море,
но всё как будто слишком, невпопад.
И временная комната раскроет
дверей ладони, к зеркалу гребя,
но я своей холодною рукою
не нахожу горячего тебя.
Ноябрьский дождь линчует южный берег.
Мир морю твоему, прибрежный сад.
Подошвы стёрты, волн редеет гребень,
затянут наглухо гостиничный халат.
В кварталах дальних и печальных, что утром серы и пусты, где выглядят смешно и жалко сирень и прочие цветы, есть дом шестнадцатиэтажный, у дома тополь или клен стоит ненужный и усталый, в пустое небо устремлен; стоит под тополем скамейка, и, лбом уткнувшийся в ладонь, на ней уснул и видит море писатель Дима Рябоконь.
Он развязал и выпил водки, он на хер из дому ушел, он захотел уехать к морю, но до вокзала не дошел. Он захотел уехать к морю, оно — страдания предел. Проматерился, проревелся и на скамейке захрапел.
Но море сине-голубое, оно само к нему пришло и, утреннее и родное, заулыбалося светло. И Дима тоже улыбнулся. И, хоть недвижимый лежал, худой, и лысый, и беззубый, он прямо к морю побежал. Бежит и видит человека на золотом на берегу.
А это я никак до моря доехать тоже не могу — уснул, качаясь на качели, вокруг какие-то кусты. В кварталах дальних и печальных, что утром серы и пусты.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
