Отвечает «невозможно»
Ветер в клюве каждой птицы,
Повторяет «невозможно»,
Чтобы снова повториться.
Оседает на ресницах
Память, вскормленная ложью,
Оплетает повиликой
Горло, сточенное криком,
Повторяя «невозможно».
Вдруг под ношею великой
Закачается прохожий,
Переломится, как спица,
Спит, оставленный надеждой,
Сном далеким, безмятежным.
Только птица всполошится,
Только ветер закружится
Над холодным побережьем
И обронит «невозможно».
Два грека на закате
Гвоздями и гармониями
Пройдет каких-то двадцать лет,
Для моря вечности – ничтожно…
Однако как умеет свет
Менять иссякнувшую кожу!
Видавший тысячи времен,
Похоронивший всех матросов,
Ни одного б не вспомнил он –
Но некому поднять мастоса.
Да здравствует слепой Гомер,
Забытый смертью и волнами,
Довольно знавшими афер, –
Но кто пойдет под парусами,
Когда состарится Улисс?
Пусть горизонт и берег чист,
Где пену дней перетирает
С великим первый аферист –
Пока гекзаметра хватает
И виноградный сок не скис.
Но вечны Греция и лозы!
...Где судоделы и матросы,
Следы сличая до сих пор,
Проносят мимо тень за тенью,
Шьют паруса стихотворенью,
Но не прервут их разговор.
Мать Карфагена, я возвращаю…
Под синим платом – кладбище разлук
И в темноту протянутые руки.
Я тишину укладываю в звуки,
Но никуда не денешься от рук.
Спит в колыбели древняя земля,
Рожавшей морю – каждого не вспомнить.
Далекий берег, ребра корабля,
Голодные и голубые волны…
Зачем река впадает в океан
И оставляет ивы и предместья? –
Они не плачут, каждая из ран
Напьется соли, крови и бесчестья.
Я наклонюсь над каменным Днестром –
Нам наше детство выбирает реки.
Вернуть весло и не вернуться в дом
И в Карфаген, не распахнувший веки.
* Сидон кроме того, что «мать», побратим Одессы
Царь
Мерабу Х.
Хоть высшей пробы дураки
Рождались и до нас,
Мы угли обращать в стихи
Обречены, Мидас.
Восходит солнце под луной,
И золотом в горсти
Все сотворенное тобой,
Как зеркало, блестит.
Венецианскому стеклу
Не оживить лица.
Ладони высыплют золу
На землю до конца.
Мы опустили их в костер
И вынули культи.
Но уговор за уговор –
И ты не царь, не страж, но вор –
И царство впереди.
Рим, до востребования
А страну назовем Небом.
А места назовем раем.
И поставим на камне этом
Город Рим без конца и края.
Всем богам и ветрам открытый
Будет город стоять вечно.
Ты опять мне найдешь корыто
И оставишь у речки Млечной.
Кто-то должен стирать портянки,
Если ты на войну ходишь.
Город Рим заведет танки,
Я – амброзию в огороде.
И окажется невозможным
Надышаться ее парами,
И не видно варварской рожи.
Город Рим будем жечь сами.
Небо в ноябре и латыни
Тяжелые крылья наплывших век
Высокой звезде не поднять,
А тот, кто сказал ей во тьме сиять,
Оставил меня навек.
А тот, кто случайно мимо прошел,
Сказал: «Говори с дождем».
И ветер тащился за ним гольём,
И сам он был пуст и гол.
А тот, кто сказал, что все хорошо,
Что век промолчит со мной,
Такою смертельной подул тоской,
Что лучше бы сам ушел.
И я говорю со своим дождем,
И он отвечает: «Да».
Как дождь, опуская вопрос «куда»,
Всегда говорит: «Идем».
Бретёр
Мой умирающий бретер,
Скажи, что есть смешней дуэли?
Но мы назначить их успели
С каких-то давних славных пор.
Пора ответ держать, пора
Припомнить, в чем там было дело…
А жизнь, как шутка, пролетела,
И шутка, кажется, стара.
Такой простить ничто не в силах,
Мой подписавшийся бретер, –
Нарушим мирный уговор
Последний раз перед могилой.
Посетитель
Вот и она в щебетании юном…
О, не спеши разбудить никого!
Выпусти птиц в поднебесье бесшумно,
Вытряхни снег из пустых рукавов.
Здесь хорошо, здесь спокойно уснули –
Долгому сну предназначен покой.
Тот, что от Бога, от горя, от пули,
От «до последнего ждали зимой…»
Девочка в нежном салатовом платье
Первый цветок уронила в траву.
Снись же уснувшим в казенной палате
Ласковый шепот травы наяву,
Легкого ситца одно дуновенье,
Глаз одуванчика в море травы,
Жаркий, как солнце, слепой, как спасение,
Только застать не успевший в живых.
У синего моря
Замесил на вине и на прахе
И оставил в молдавском саду.
Виноградные наши рубахи
Я из листьев зеленых сплету.
Поутру мы уйдем, ну, ты знаешь…
Ты не выстрелишь косточкой вслед.
Но растут виноградники рая
На одной бессарабской земле.
И у самого синего моря
Шелестят на хмельном языке
За спиной, за волной, в приговоре –
О тебе, беглеце, дураке.
Калина. Зеленая
из почвы у меня только калина растет
прижилась неожиданно
что к стихам отношения не имеет просто под окном торчит
а они не растут
ни из людей ни из бумажных книг ни из песни зажигательной
чтобы развести огонь нужна одна деревянная палочка
и немного серы
на летящий по ветру пепел тоже можно смотреть бесконечно
Элегическая атмосфера
она рыдала
в ванной текла труба
в мире не было солнца
звезд тоже не было
в общем целую ночь шел дождь
и во всем этом
один беспородный кот взахлеб прославляет жизнь
песня песней но под козырьком парадной удобней
сейчас в него что-нибудь кинут
соседей я знаю они колбасой не бросаются
Помада
он родился со мной в один день
через шестнадцать лет мы наконец встретились и честно не понравились друг другу
сегодня нужно ехать на его выставку и сочинять что-то юбилейное
я посмотрела в зеркало и сказала красивым почерком иди к черту
Пас
мы подавали миллион надежд
дура судьба каждый раз считала ворон и все пропускала
чтобы наконец спросить
ну что пасуешь
Не пастор, не проститутка
заходят и говорят
стою как беременный Нотр-Дам
ни сгореть ни проболтаться
Пираньи
слишком много гениев в одном аквариуме
после них ни рыбы ни воды
Твоя мама
тебе не повезло малыш у тебя одесская мама
ты уже большой и должен знать что последнее слово дают в печальных случаях
лучше расстройся заранее
у нас этого никогда не будет
У тебя этого никогда не будет
*
о эти руки по локоть в правде
почти золотые
*
какие разные вещи называют золотарями
*
интернет вообще такой медленный садист
кричит нашел
и показывает то чего у тебя никогда не будет
еще гад добавляет
с любовью
*
мандарины клементина
ну не знаю
на слух песня
на вкус двадцать костей в несдираемой шкуре
*
мои костюмы здорово справляются с ролью гостеприимных хозяев
пока я сижу в шкафу и жду когда разойдутся по домам все скелеты
*
что там смерть – конец проклятых желаний
впереди большая коммунистическая мечта
про сады на Марсе и тому подобных неземных курортах
как в Одессе – тут яблоки теперь тоже никакие
*
я примерно догадываюсь как сбегают от жизни
но как им удалось выбраться из рая
*
как же можно спать спокойно если написал стихотворение
вот ты оставил его аккуратно закупоренным и отвернулся
а кто-то подошел открутил голову беспризорному и высосал весь спирт
и как оно тебе утром в глаза смотреть будет теперь
своими трезвыми тремя
*
не смори в бездну не смотри в бездну
в чужую ямку только плюнуть
*
хороший землекоп должен быть убедительнее зазевавшегося читателя
чтобы тот сам наворачивался и говорил ух
*
голую бабу можно одевать в стихи
это я знаю
думаю куда ее девать с голыми стихами
Книга
*
моя первая книжка называлась Гаргантюа и Пантагрюэль
сначала мы с ней научились рисовать
потом читать
а писать уже нет – сразу было понятно что ничего большего от литературы не дождешься
так и получилось
ну она и была мне по пояс
хотя в то время возможно и по плечо
утешает то что при рождении мы были одного роста
*
открыл
закрыл
подумал
-ять
и я такой
открыл
закрыл
подумал
-ять
так вот я какой
почти никакой разницы
междометия вообще для художественной глубины стоят
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,-
Гласит летописца сказанье,-
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар я жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
"Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестись на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!
Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
"Покажи, чем живешь!"
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды,
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамом
Та церковь была -
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту,-
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь -
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
"Лепота!" - молвил царь.
И ответили все: "Лепота!"
И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки:
"Государево слово и дело!"-
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
1938
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
