|
Если вы заметили, что вы на стороне большинства, это верный признак того, что пора меняться (Марк Твен)
Поэзия
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
Храм | | Топос 17. 11. 2019 | Храм
На самом краешке земли,
а может быть, уже за краем,
синеет ниточка Нерли
и отражения вбирает.
И лёд её не ледовит,
когда сверкает вздох на шарфе.
Перебирает царь-Давид
тысячелетия на арфе.
Который час? Который год?
Который век в глазах Давида?
Ломает рёбра ледоход.
Гнетёт историю обида.
Выносят князя из хором,
кончает брат братьёв, зверея.
То дождь зимой, то грянет гром
на отпевании Андрея.
А рядом – белою стеной,
пусть – в ржавых метинах-разводах,
теплеет время надо мной
в околоплодных небосводах.
Легенды
-1-
Клефтская песня
Т. С.
Поскользнулось солнце над Эпиром.
От вина кружится голова.
А ещё церковным сладким мирром
пахнет мне осенняя трава.
Погребенье, скоро погребенье,
потому что завтра нас убьют.
Вот уже эпирские селенья
песню погребальную поют.
В этой песне горечь и надежда –
кто её не слышал, не поймёт.
Завтра мне албанскую одежду
пуля оттоманская пробьёт.
И сижу я – грустный и весёлый,
оттого, что я навеселе,
оттого, что плакать завтра сёлам,
плакать в каждом маленьком селе.
Мы уже бывали камнепадом,
зимней стужей, летнею грозой.
А теперь мы будем виноградом,
станем сладкой женскою слезой.
Не рыдай нас, мати. Впрочем, ладно.
Ты о нас поплачь, терзая грудь.
Вечер. И становится прохладно.
Отопью, согреюсь как-нибудь.
-2-
Гайдук
С. П.
Он вошел в селенье наше
рано утром, утром рано.
У него под патронташем
на боку сочилась рана.
Шёл он валко, шёл он шатко,
по усам катились слёзы.
А за ним плелась лошадка –
на груди две раны-розы.
- Как зовут тебя, печальный? –
ивы перед ним нагнулись.
Не ответил. Покачали
головами, отвернулись.
Спелым дыням впору треснуть.
Виноград вступает в силу.
Мёртвый шёл домой, воскреснуть,
перед этим – лечь в могилу
там, где родина, где сливы,
так смолисто истекают,
где девчонки не спесивы,
где усы в вино макают.
Где, его таким увидев,
выйдя утром на дорогу,
мать заплачет об обиде,
прокричит обиду Богу.
А гайдук, присев устало,
скажет тихо и упрямо –
Сердце биться перестало.
Ройте с батей сыну яму.
Мёртвый, шёл я две недели,
не дыша, без передышки,
чтоб на кладбище глядели
звёзд-приятельниц ледышки.
-3-
Ласточка-дочка
Эти стихи – обманка.
Можно снимать в кино –
ласточка-корсиканка
пьёт из руки вино.
Ласточка, ласточка-дочка,
ты отомсти за отца.
В сердце поставлена точка,
веская точка свинца.
В алой своей рубашке
лёг он, траву примяв,
в поле медовой кашки,
всей сединой кудряв.
И на груди курчавой,
в чёрной её дыре,
накипи след кровавой,
капельки на серебре.
Ласточка, ласточка, ворон
реет над домом твоим.
С чёрным кричит задором,
чёрною силой храним.
Только не знает каин,
что он уже мертвец.
Ласточка вылетает,
в клюве неся свинец.
Ласточка из ладони
корсиканское пьёт,
крылышком нежным тронет
сжатый гримасою рот.
Долг платежом... Лети же,
не уходя в молоко,
перед дождём – пониже,
в ясный день – высоко.
-4-
Кольцо
(Бретонская песня)
Милая, перестань.
Слёзы свои не лей.
Это – туман, Бретань,
призраки кораблей.
Это – песок, песок,
чаячих лапок след.
Выстрелил мне в висок
мой ревнивый сосед.
Станешь его женой.
Сына родишь ему.
Будешь ты тишиной,
небом в зимнем дыму.
Я не успел к тебе,
не подарил кольцо.
Ты, готовя обед,
пот оботрёшь чепцом.
Вспорешь рыбье брюшк`о –
выдернешь ком кишок,
выронит этот ком
золотой ободок.
Трубочку раскурив,
скинет муж сапоги.
Скажешь, шутя – Залив
возвращает долги.
-5-
Танцуя с рыцарем
Мише Бел-ву
Вечер проще и уютней,
чем объятья потаскушки.
Ты станцуй, сыграй на лютне,
бедный рыцарь на опушке.
Ты вчера свалился с неба –
в порт вчера пришёл кораблик.
И тебя английским хлебом
угостил английский зяблик.
Золотые лютни струны,
Англии родные тени.
Сладкий ветер, вереск, дюны.
Подгибаются колени.
Лошадь довезла до леса,
ехать дальше нету силы.
Левантийские принцессы,
берег родины унылый –
всё сплелось-перемешалось.
Что пустяк? Что абсолютно?
Беззаветность, нежность, жалость
прикоснулись к струнам лютни.
И луна горит-пылает,
домоседка-иностранка,
и на лютне ей играет,
и поёт ей рыцарь замка.
Изменившие уставу
так поют, венки сплетая.
Заменила дама славу,
дама тёмно-золотая,
дама в синей-синей дымке,
кудри – спелая пшеница.
Победила в поединке –
между ней и славой – птица.
И теперь летит и плачет,
помнит рыцарские руки,
в золотистой грудке прячет
сон любви и боль разлуки.
Русский
Е. Ч.
Снега лежат свинцово,
но всё за них отдашь.
Дрожит в руке Рубцова
огрызок-карандаш,
а может авторучка –
не важно, до балды.
Вчера была получка.
Вчера купил еды,
и, чтобы веселее
жевался бы кусок –
поэтского елея
купил, пшеничный сок.
Который год, как будто
я это всё несу –
североморским утром,
в тринадцатом часу.
Лежат снега повсюду,
свинцовые снега.
Поешь, помой посуду,
потом прости врага.
Сядь у окна и слушай,
листая книгу, как
пришёл к тебе по душу
январский полумрак.
Колебля занавески,
он входит, не таясь.
При чём тут Достоевский?
А с ним какая связь?
Но в этой вот юдоли –
обои зелены –
всё русское до боли.
Садитесь, пацаны
за столик колченогий
и, содвигая лбы,
давайте – о дороге,
о каверзах судьбы.
Хотя б о том, что спички
промокли. Дай огонь.
О том, что в рукавичке
узка её ладонь –
ладонь судьбы по-русски,
все линии – в хаос.
И дальше – без закуски
и в дымке папирос
Драконье молоко
Наташе
Над плантацией чая
три дракона летят.
Головами качая,
китаянки грустят.
Эрогенные зоны –
губы, плечи и грудь.
Хоть фарфоровым звоном,
только рядом побудь.
Разлетаясь, как чашка,
разлетись за предел,
чтоб китайский бродяжка
эту песенку пел –
Динь-динь-динь. Динь-динь-доном
на закат уходи.
Чашку чаю драконам
из грудей нацеди.
Чашку крепкого чая,
чашку бежевых лун,
головой отвечая
за небесный улун.
Проводница
Есть получше леченье,
как ты там ни крути.
Сесть на поезд вечерний,
по вагону пройти.
Тихо встать у окошка
и смотреть в темноту –
эту дикую кошку
с мёртвой птицей во рту.
Всё проносится мимо.
Всё на свете – Прощай!
Всё болит нестерпимо.
Проводница, где чай?
Дай мне чаю стаканчик.
Сахарку положи.
- Успокойся, мой мальчик, –
очень тихо скажи.
Очень тихо. Однако,
так, чтоб смог я помочь
в тишине полумрака
скоротать эту ночь.
Чтоб назвать тебя милой,
чтоб – помог бы мне Бог –
стал мне чёрной могилой
шелест шёлковых ног.
Снег о. Галатасарай
Наташе
Умирать, умирая
не святым подлецом,
в снег Галатасарая
окуная лицо.
Это фильм чёрно-белый.
Давний год, может быть.
Что-то вроде назрело
в непогодье судьбы.
Шелестит кинолента.
Монохромно кино.
И двойные агенты
пьют, не морщась, вино.
Пистолеты в карманах
длинных чёрных плащей.
От стамбульских туманов
не вздохнуть-то вообще.
Выстрел грянет под кашель,
и простывший чекист
рухнет в снежную кашу –
молод, честен и чист.
А сидящий над чаем
завсегдатай моргнёт,
головой покачает
и обратно уснёт.
Дожди
Не кричи, кукушка, надо мною.
Я не твой, кукушка, я не твой.
Не тряси под раннею луною
узкою японской головой.
У меня дожди идут в палате.
Отсыревший каплет потолок.
А сосед в китайчатом халате
шахматы из дому приволок.
Так играй же музыка! Кукушка,
ты под эту музыку молчи.
Утром будет солнце и подушку
обогреют ранние лучи.
Я очнусь от скуки и кошмаров.
А сосед играет сам с собой.
Это словно Карпов и Каспаров –
легендарный бесконечный бой.
Потолок просохнет. Нет ни капли.
Нас простят. Поплачут и простят.
Ходит медсестра походкой цапли,
шёлковые лапочки блестят.
Август S
Таллин, 1985
Всё чаще, чаще – о себе.
Всё чаще, чаще – о любимых,
о самых-самых, о судьбе,
о "судиях неумолимых".
Всё чаще, чаще осень та,
когда один, и город рядом,
и по морщинке возле рта
стекает холод горьким ядом.
И что за время в часе том?
Какие годы? Я не знаю.
Но холодок владеет ртом,
и холодком я выскользаю.
Прощай, мой город, не прощай
того, что я тобою брошен.
И на прощанье завещай
своих каштановых горошин.
Они похожи на соски
у шлюх стокгольмского изгоя,
который умер от тоски,
который мне открыл другое
вот в этом скверике – сейчас.
О, фрёкен Юли, где вы? где вы?
Таких печальных тёмных глаз
ни у одной нет королевы.
Я лишь с тобой! Я лишь один.
Один, со шведским сериалом.
Мальчишка, мальчик, господин.
Таких как я – везде навалом.
Их просто сразу – среди всех –
увидеть трудно, но возможно,
когда роняют клёны смех –
сухой, распяленный безбожно.
Au fond du temple saint
Наташе
Только я и глубина.
Только я и глубина.
Только я и глубина.
Вниз – до самого сапфира.
У бутылки нету дна.
Утонувших нет у мира.
Синева и тишина.
Синевы немая лира. | |
Ваши комментарии
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
 Авторизация |
|
