-------
*Дажьбог — солнечное божество, замыкает зиму и отмыкает весну,
покровитель свадеб, предок русских людей от князя до земледельца.
-------
Молчится ли в груди, пиши, как слышится,
по памяти сегоднее храня,
заблудшая двурожистая ижица
спасёт от истончения меня.
Свободно ли славянину глаголится
во славие перуновых побед?
Утаивает круглая глаголица,
наслаивает разное на свет.
На свете перемены происходятся,
сменяются на тронах божества,
земля добром по людям хороводится,
от аз до яти катятся слова,
мешаются попоны и погоны, и
меняются местами имена,
жрецы на колокольне космогонии
старательно играют в сотона.
Но магия клокочет и везувствует,
и слово твердо поднимает Род,
и новые, зелёные, безусые
на лето повернут солнцеворот.
Поэтому ли видится в лучении
короткого грибовного дождя
родителя единого явление,
идущего по памяти, дождя*?
II
Адам
Салагам-жизнесорам не понять
закатное в значении конец —
вот только что — гривастый удалец,
а следом — только дёрна простыня,
крестом зияет дырь в невинном дне,
маячит колкой недорослью трав,
и даже суд свобод гаагских прав
бессилен с вечностью наедине.
И вот пред ним красавец брит, душист.
— Ты кто? — и обмер, — я, голубчик, Смерть —
несун суда веленья дальних сфер:
нерадостью, недолей догрешил,
наматывая нервы на колки
всё туже, туже, уже круг округ
цилиндров — так касается заструг
каменьев гребня донного реки,
как ножницы на камень — тщетно грызть,
звенит металл и рвёт до звона жил
усталу сталь. Уже — казалось жил —
и лбом в свинец, и нежить у дыры,
и я — чураем вами вестовой,
а ты — ни здрасьте и, как все, не рад!
Раскрой объятья, возлюби, мой брат —
и пустишься отпущенный домой.
Взревели льдом крушимые кишки,
но пан пропал, несмело, жмурясь — на!
С блаженной миной неземной танат
припал к груди разумью вопреки...
Под веками все жизни, пронесясь,
слепили светом — он стоит один
со смертью и рожденьем двуедин,
от зол былых любовью отродясь.
III
Макошь
------
в беспределах предельной неволи
не по-женски неделятся доли
------
Мает, ломает, пряжей по белому стелет, летит
Макошь сама, и с пятницы в пятницу долго иттить.
Стерво по нерву, некуда девице деться, когда
стерпит – не стерпит, в доме родительском вышла вода,
вышла и — взамуж, взяли – не взяли, жених у ворот —
телохозяин. Звонкая птаха — нахлебницы рот.
Змейные губы, коршуном глазу бросается бровь,
колтов скорлупы, блях ожерелье — сукровна свекровь.
Стерпится-слюби... цацкаться нечем, работа — терпи,
горькие губы, долгие пятницы, жалит крапи-
валяны ноги, с хлева до печки, колодца — к станку,
шёлковый летник, полики-плечья да тёмен закут.
Плачь, молодая,
плач над уделом — тебе поделом,
месяц бодает
сумерек пятна на дне пожилом,
кони играют,
избы сгорают в народной канве —
терпится баба,
любятся дети,
держится свет.
IV
Богородица
Вот стоит на вершине, облако головой поправ,
мыслящий тростник, царь, взорив вежды в вечер,
костный столп некрушимый, и не лев, но прав.
Из кустов опасливо, гля, тварь — завтрак человечий,
с-под воды — гад чешуёй играет, из ветвей — примат,
высоко над всеми — Гор раскинул гордо в перьях плечи,
из-за облака — тот, кто Единый, и отец, и мать,
а с изнанки — искуситель, окаянный, грех и нечисть.
Все картиной замерли, на него обративши взор,
тоже глядя, смотрит себя вовнутрь округлая Мария:
— Ты, мой царь, кровь, гений... уж скоро, скоро акушёр
пригласит тебя прошествовать в мои врата златые.
***
Ты меня не слышишь и летишь, скользишь
по ступенькам болящего немочью храма,
по бокам иконы, руки, ноги, стражи. Стриж
отчеркнул, как помер, по кругу прохода раму —
свет в туннеле больше, шире, больнее, раз!
Толк, туда-обратно, опять туда натужно,
нервы, стоны, окрики, задверье разноглаз-
ное чудо чудное требует: нужно, тужно,
лезь, человече, ломись, откуда легко залез,
криком утверди наличие «тебя-мы-долго-ждали».
Хрясь! Провозгласись беззубым гласом — есмь
я Омега и Альфа отчасти части Конца одного Начала!
Сожми покрывало ночи в кулачонке грозней грозы,
изойди и выйди, выгони метлой поганого из-под подола!
Принесу мирру мира на ладонях в твою надёжную зыбь,
качаю Надежду, Веру ли Любовь — господиню дома.
Осень
выгоняет меня из парка,
сучит жидкую озимь
и плетется за мной по пятам,
ударяется оземь
шелудивым листом
и, как Парка,
оплетает меня по рукам и портам
паутиной дождя;
в небе прячется прялка
кисеи этой жалкой,
и там
гром гремит,
как в руке пацана пробежавшего палка
по чугунным цветам.
Аполлон, отними
у меня свою лиру, оставь мне ограду
и внемли мне вельми
благосклонно: гармонию струн
заменяю - прими -
неспособностью прутьев к разладу,
превращая твое до-ре-ми
в громовую руладу,
как хороший Перун.
Полно петь о любви,
пой об осени, старое горло!
Лишь она своей шатер распростерла
над тобою, струя
ледяные свои
бороздящие суглинок сверла,
пой же их и криви
лысым теменем их острия;
налетай и трави
свою дичь, оголтелая свора!
Я добыча твоя.
1971
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
