Прилетаю последним рейсом.
Куру́моч хмур, в тумане, морочит.
И кажется, вот оно — счастье, вот она — вечная ночь, и
ветер, и травы, травы почти до плеча.
Пахну́ло горячим. Свеча. И ещё свеча.
И ещё. И ещё миллион свечей.
Миллион свечей идёт войной на миллион ночей.
Волга, долгая Волга в плавучих огнях.
Я не умею плавать, переведи меня.
А ты отвечаешь — вот же, смотри, у тебя под ногами сеть.
Наступаешь на узелок, на другой, ну чего ж тут уметь?
Узелок к узелку, выплетаешь из них слова
и подносишь к свету. Эх ты, глиняная голова!
Давай, не бойся, входи — река холодна,
река разденет тебя до костей, река голодна.
И станет река тобой, а ты — рекой.
Лежишь себе — длинный, как Волга, покойный такой.
Не мужчина, не женщина — только вдумайся! — просто река.
Просто сеть — ни рыбы, ни рыбака.
И бегут, и бегут, и бегут по воде узелки.
Узелки, узелки, узелки — с каждой новой строки.
И то тут, то там потухает и тонет свеча.
И то тут, то там потухает и тонет чат.
Электронные сети, силиконовая река.
Электронные души — в узелках, в узелках, в узелках.
Я набираю полную пригоршню узелков —
из самых любимых мною твоих стихов.
В левой руке — глиняная голова.
А внутри головы — слова, живые слова.
Я ступаю в воду — только не плыть, не плыть.
Только идти, осторожно идти — чтоб слова не размыть.
Я иду, я бросаю назад узелки,
я тяну за собою верёвку новой строки.
Чувствую я — тяжелее вдруг стала строка,
держит крепко верёвку твоя рука.
Ты идёшь за мной, за светом зелёных глаз —
это глиняная голова смотрит на нас.
Смотрит за нас — и ведёт нас вброд на берег другой.
Там темно, там поодаль лес, и берег пустой —
лишь ветер и травы, травы почти до плеча.
И земля, и рука в моей руке горяча.
И камни. И падает глиняная голова.
Разбивается. Катятся прочь слова —
будто яблоки. Я подбираю одно — протягиваю тебе.
Не медли — смотри, горизонт начинает белеть.
Я тяну тебя за руку в лес. Вот она — вечная ночь.
И трава принимает нас.
Курумоч, морочь.
Ни сика, ни бура, ни сочинская пуля —
иная, лучшая мне грезилась игра
средь пляжной немочи короткого июля.
Эй, Клязьма, оглянись, поворотись, Пахра!
Исчадье трепетное пекла пубертата
ничком на толпами истоптанной траве
уже навряд ли я, кто здесь лежал когда-то
с либидо и обидой в голове.
Твердил внеклассное, не заданное на дом,
мечтал и поутру, и отходя ко сну
вертеть туда-сюда — то передом, то задом
одну красавицу, красавицу одну.
Вот, думал, вырасту, заделаюсь поэтом —
мерзавцем форменным в цилиндре и плаще,
вздохну о кисло-сладком лете этом,
хлебну того-сего — и вообще.
Потом дрались в кустах, ещё пускали змея,
и реки детские катились на авось.
Но, знать, меж дачных баб, урча, слонялась фея —
ты не поверишь: всё сбылось.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
