* * *
Отлюбилось, отмечталось,
Голова в снегу.
Незаметно гнула старость
Из спины дугу.
Подкатился быстро очень
Жизни край.
И уж хочешь ли, не хочешь,
А ныряй.
* * *
Сначала случайность взглядов,
Потом разговоров пора,
И где-нибудь в темени сада
Любовная рук игра.
Потом затрепещут губы,
Когда вдруг не станет слов.
Коснутся с зубами зубы
Друг друга жаждущих ртов.
И судорога объятья
Безумно сплетёт тела.
Ненужными станут платья,
И сердце сгорит дотла!
В альбом
Вот первый нетронутый лист,
Он пахнет еще от краски.
Альбом так безоблачно чист,
Но Ваши безоблачней глазки.
Они и нежны и черны,
Как южные, чёрные ночи.
Они глубоки словно сны
И, верно, опасны очень.
И те, кто в них попадут,
Не выйдут до самой смерти.
Их омут в народе зовут,
Тот омут, где водятся черти.
* * *
К чему ненужные слова,
Пускай глаза поют!
Пускай кружится голова,
И губы губы пьют!
Пусть руки ласково снуют
Нежней, чем мурава.
Ведь вечности таких минут
Не выразят слова!
* * *
Губы шепчут: «Не надо, не надо!»
Но кого вы обманете губы,
Если сердце выпрыгнуть радо,
Если зубы стучатся о зубы,
Если общим вдруг стало тело,
Если общая даже кожа,
Если сердце – одно сгорело,
И другое вспыхнуло тоже!
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине...
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис...
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел...
Плыл туман золотой к лесам.
"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
1963
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
